— Я сомневался, — признал Рой. — А теперь… Тысяча дьяволов, я люблю её! Она должна быть моей! И она будет моей!
— Тогда поторопись, дружище, — Эрик порывисто обнял друга. — Ну, со щитом или на щите!
(дальше всякая фигня, потом добью)
— Труди, — прошептал он. Имя любимой растаяло в сокращающемся между ними расстоянии (сойдёт)
— Рой, — тихо выдохнула Труди, закрыла глаза и подалась вперёд. Она чувствовала, как болят от напряжения её тугие груди. Соски словно пронзало электрическим током электричеством. В животе словно будто распахнулась потайная дверца, из которой вылетели миллионы тысячи бабочек. Сердце полетело в пропасть, когда она почувствовала у своих губ дыхание возлюбленного — и через мгновение его губы принялись сладко терзать её влажно возбуждённый рот. (нормально)
(тут всякая херня про поцелуи и раздевание)
Её совершенные бёдра тело рванулось вперёд, навстречу его вздыбленной гордости. Она схватила его за уши (бля! чего гоню-то!) вцепилась ему в волосы с безумной силой притянула его к себе, обвилась вокруг него и повалила на себя.
Рой уже ни о чём не думал, ничего не чувствовал, кроме одного — огромного, как небо, желания. Он хотел её, хотел овладеть ею (потом допишу)
Они молчали, словам не было места в том волшебном мире, где оставались лишь их двое они двое. Он не помнил, как они раздевались. В памяти остался лишь миг, когда обнажились безупречные полушария её грудей (безупречные — хорошо) с непокорно вздыбленными сосками цвета весенней сливы розы. Он нежно ласкал эти бутоны, налитые соком юного тела, исполненного желания. Труди сладко стонала, отдавая себя этим жгучим ласкам (жгучие — тоже хорошо, надо ещё где-нибудь вставить).
Наконец, он почувствовал, что больше не может сдерживаться. Его жезл достиг налился каменной твёрдостью. И вот, наконец, он коснулся её распахнутого цветка. Тут Труди протяжно завыла (рано) сильным движением подбросила бёдра ему навстречу — так что он почти против воли вошл в её трепещущущую распхнутость. С тонала сияюищий зряд жееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееее
ееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееее
ееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееее
ееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееее
ееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееее
ееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееее
ееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееее
ееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееее
ееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееее ееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееее
///
Ну надо же. Оказывается, я заснул. Вот что плохо: здесь не поймёшь, хочешь ты спать или нет. Есть никогда не хочется, в смысле голода. Только для вкуса. В туалет вообще не хожу. А вот сон у меня самый настоящий, но с ним неудобно: вроде секунду назад был бодрый, и вдруг бац, отрубаешься. Тяготы посмертного существования.
В общем, я заснул, рухнул на клаву и упёрся в неё подбородком.
Да, конечно, никакой клавы, подбородка и всего прочего не существует. Но биотоза честная, она эмулирует реальность вне зависимости от того, воспринимаю я её или нет.
Клава у меня почему-то старая, проводная. Не понимаю, кстати, почему. Компьютер у меня как бы MAC 27". На год моей смерти это была самая крутая модель. А вот клавиатуру нормальную беспроводную никак не могу выкружить. Может, биотоза её не помнит? Непохоже что-то. Но, в общем, у меня так: если на клавишу нажать, она будет на экране всё выскакивать и выскакивать. Вот у меня всё покрылось буквой "е".
А занят-то я был чем? Что я делал-то?
Ну, пил кофе, это понятно. Потом писал любовный роман про старую добрую (хм) Англию. Биотоза их обожает. В смысле — старую добрую (хм-хм) Англию и любовные романы. Вообще странно: как может субстанция, у которой и личности-то нет, иметь литературные вкусы? Но вот есть такой факт. И поэтому я тут не сплю на холодке, как другие (если они есть, конечно), а живу. Не то чтобы полной жизнью. Чего нет, того нет. Но с относительным комфортом.
Что потом? Редактировал, делал пометки. Извините, я тут один, я себе и писатель, и редактор, и издатель в каком-то смысле. Ну то есть как издатель. Меня ж нет. Я — информационный отпечаток в биотозе. В этом состоянии я умудряюсь как-то существовать. И даже писать. Если написанное биотозе нравится, она улучшает условии моего… чего, кстати? Хранения? Ну, для неё это, наверное, хранение. А для меня — жизнь. Ну вот такая хреновая жизнь — но это лучше, чем ничего.
Давайте, впрочем, без непоняток. По порядку чтоб всё.
Меня зовут… а не всё ли равно? Мужчина, русский, не дожил до тридцати. Мог бы, но не склалось. Закончил хороший московский вуз. В этом вузе был мужской хор. У меня тенор, я туда вписался. Как выяснилось, хор изнутри не такой, как снаружи. Там я получил приглашение внутрь и вступил в Ложу. А потом было ещё одно приглашение. Ну, в общем, я познал истину, стал каголь аур" Аркона. И был принят в техники. В простые, то есть, работники тентуры.
Насчёт техников всяких предрассудков полно. Мы, дескать, управляем жизнью и разумом на Земле. Хуй на! Даже гав" виали этим не управляли. Ну так, вмешивались по минимуму, чтобы реальность развивалась в правильном направлении. Но это нужно, чтобы она вообще развивалась. А она, сука такая, не всегда этого хочет.
Взять хотя бы трилобитов. Они на сушу вылезать не хотели. Не хотели и всё тут. Ну то есть не то чтобы сознательно, но вот как-то не шло дело. Техники чего только не делали, особенно в кембрии. В основном гнали их на литораль. Ну в зону прилива, в смысле. Там было что жрать, а хищников не было. Можно было закрепиться. Но нет. Конечно, биологические причины были. У трилобитов были ножки мягонькие. В воде нормально, а на суше не выдерживали. И дыхательные отростки слипались. Хотя можно было бы как-нибудь извернуться, новые отряды породить. Но как-то не шло. А главное — сами трилобиты сушу не любили. В их культуре суша — плохое место. Особенно в песнях. Я, кстати, переводы читал, интересно. Так вот: не хотели они туда. И гражданскую войну затеяли, чтобы прогнать на сушу слабейших. Всё равно никто не полез. Ну и вымерли. Не сразу, конечно, но вымерли. Вот так-то.
Или вот, скажем, мелкомягкие. Наши палеонтологи и не знают, что такие были. Потому что от них и отпечатков-то не осталось, до того они были мелкие и мягкие. А между прочим, у них была неплохая цивилизация. И на сушу вышли, и динозавров освоили. Хотя жить внутри динозавра всё-таки бесперспективно. Но им там так понравилось, что все попытки выманить их наружу были дружно проигнорированы. В результате они динозавров перенаселили, и те вымерли. Ну а как жить, если у тебя в кишках клубок носителей цивилизации? Вот и вымерли, бедные. А вслед за ними и мелкомягкие. Так и не освоив непаразитический образ жизни. А вы говорите — ах, тентура, техники, всесильные!