В любой момент.
Сейчас. Дверь. Он вернулся.
У меня затрепетали веки. Дыхание сбилось, и сердце зачастило так, что закружилась голова. Я подтянула колени и вжалась в стену. Происходящее виделось как сквозь толстое матовое стекло. Он медленно приблизился, почти вплотную, встал прямо надо мной. Что-то было у него в руке. Нож?
– Ты хочешь пить, Лена?
Понадобилось несколько секунд, прежде чем до меня дошел смысл этих слов. И я различила в его руке бутылку воды. Никакого ножа.
– Хочешь пить, Лена? – Он протянул мне бутылку.
Я стала кивать в такт собственному пульсу и зарычала, точно голодный зверь, в надежде, что он вынет кляп изо рта. Но у него, похоже, и в мыслях этого не было. Он так и стоял надо мной. Покачивал бутылкой у меня перед глазами. И улыбался.
Я растерянно затрясла головой. Он опустил бутылку и показал левую руку. Только тогда я увидела, что он держал еще и упаковку краски для волос. С пачки счастливо улыбалась женщина со светлыми волосами. Мне стало дурно от ее вида. Ощущение зарождалось где-то в желудке и постепенно расползлось по всему телу.
Он задумчиво покивал.
– Сначала покрасим тебе волосы. А потом можешь попить.
Я прикинула свои шансы. Через два-три дня без воды ты умрешь.
– Поразмысли; можешь не спешить.
Он пожал плечами и направился к двери.
Я захрипела в кляп и засучила связанными ногами по полу. Он медленно повернулся.
– И это правильно. А поскольку верные решения принято вознаграждать, тебе можно сразу сделать глоток.
Он отложил упаковку с краской на край раковины и опустился передо мной на корточки. Поставил бутылку рядом и вынул мне кляп изо рта. Затем взял бутылку, свинтил крышку и поднес горлышко к моему рту, придерживая другой рукой голову. Глоток означал ровно глоток. Тем не менее я поблагодарила его и слизнула каплю с нижней губы.
– Теперь можно приступать.
Он поднялся с хрустом в коленях и шагнул к стеллажу. Когда развернулся, я увидела в его руках ножницы.
– Это все страшное недоразумение, – заговорила я хриплым голосом, пока он разрезал стяжки на моих запястьях. – Вы, наверное, спутали меня с кем-то. Я не Лена.
Ножницы в его руке замерли.
– Мое имя…
– Молчи! – рявкнул он так громко, что я вздрогнула.
Ножницы рассекли последнюю стяжку, и мои руки оказались свободны.
– Сколько раз я говорил тебе, чтобы ты не лгала мне?
– Но я не лгу…
– Я сказал, молчать!
Лицо его вдруг налилось кровью, на левом виске вздулась и запульсировала вена. Я невольно покосилась на ножницы в его руке.
– Прости, – проговорила я тихо.
Он что-то проворчал, я смотрела на ножницы.
– Что тебе нужно от меня? – спросила я осторожно.
Он потянулся к раковине, и вместо ножниц в его руках появилась упаковка с краской.
– Нужно, чтобы ты была красивой, Лена.
Его слова сдетонировали в мозгу, парализовали мышление. Короткое замыкание. Пронзительный вопль, сильный толчок ему в грудь. Он ударился головой о раковину, чтоб тебя, тварь! Мое тело рванулось вперед, каким-то образом встав на ноги. Дверь всего в паре метров от меня. Я покачнулась на затекших ногах, кровь хлынула в голову, соберись, движение за спиной, дверная ручка так близко, я протянула руку, почти коснулась ее… Меня резко рвануло назад. Его рука вцепилась мне в волосы, оттянув голову, и я повалилась на спину. Кожу головы словно огнем обожгло. Я ухватилась за его предплечье и ногами искала опоры. Он ревел, я тоже.
– Неблагодарная тварь!
– Что тебе нужно от меня, ублюдок?
Он поволок меня обратно к раковине, с силой швырнул об пол. Я всхлипнула и скорчилась у его ног, тело дернулось в рвотных спазмах.
– Мир сошел с ума, Лена, – заговорил он одышливо, но при этом совершенно спокойно. – Люди позабыли о благодарности. Забыли об уважении. Обещания утратили для них всякую ценность, никто не признает обязательств. Да и кто вспомнит о важности правил, если со всех сторон вам твердят, что правила не нужны? Я не упрекаю тебя, Лена. Ты запуталась. И все-таки я должен указать тебе последствия твоего проступка.
Он выждал, чтобы слова его обрели вес. Затем я услышала, как он глубоко вздохнул, и сама инстинктивно набрала воздуха. А после закрыла глаза. Его первый удар пришелся мне по животу.
* * *
Знаешь, Лена, в тот момент я понятия не имела, о каких правилах он говорил, но уже тогда четко усвоила одно из них. Я – это ты; в противном случае меня ждет смерть. Можешь называть это рефлексом, как тебе угодно. Можешь считать меня малодушной или сумасшедшей, мне все равно. Только не удивляйся, что в первую секунду, когда полицейский спросил мое имя, я не смогла ответить иначе как:
– Лена. Мое имя Лена.
* * *
– Фамилия?
Полицейский из Кама достает блокнот и карандаш. От меня не укрылся тон его отрывистого вопроса.
Я качаю головой. У Лены нет фамилии.
– Ну, по крайней мере, вы не Лена Бек, – заключает Мюнхен и сдвигается на край стула.
Невольно касаюсь лба; шрам над бровью, кажется, горит. То ли под пристальным взглядом полицейского, то ли от пота, выступающего из каждой поры. Сложно сказать.
– Кто вы? – снова спрашивает Кам, спокойно, проговаривая каждое слово.
Кажется, в считаные секунды мой ответ оборачивается ложью, и мне сложно с этим не считаться. Возможно, у него даже есть основание, чтобы вкладывать недоверие в свой вопрос. Быть может, это и в самом деле ложь. Быть может, в этом вина не только твоего супруга, но в той же мере и моя. Куда легче убеждать себя, что все те кошмарные вещи происходили с Леной, и никак не с Ясмин.
Ясмин наслаждается жизнью где-то в этом мире. Втягивает воздух после дождя. Спорит из-за первого и последнего кусочка шоколада. Вдыхает аромат ландышей. Танцует под Дэвида Боуи и неумело подпевает. После долгой ночи киснет над своим пивом и сосиской карри с дурацким чувством, которое принимает за любовь. Невозмутимо и свободно творит глупости и добрые дела, которые и составляют эту жизнь. Глупости, которые я пыталась вспоминать, когда твой муж забирался на меня, а мне хотелось умереть.
Я смахиваю слезы с подбородка и шмыгаю носом.
Мюнхен прокашливается.
– Позвольте кое-что рассказать вам, Лена…
Маттиас
Рассветные сумерки высвечивают небо на горизонте. Можно даже наблюдать, как новый день подъедает ночную тьму. Часы вот-вот покажут пять. Мы по-прежнему в палате, дожидаемся Герда и Гизнера. Я стою возле окна, Карин все так же сидит на постели. Я вижу в отражении, как она болтает ногами. Голова опущена, руки лежат на коленях. Время от времени слышится тихий вздох. Я прокручиваю в голове события последнего часа и пытаюсь разобраться. Женщина, которую мы принимали за нашу пропавшую дочь, нам незнакома. На краткий миг мысли возвращаются к Герду. Этой бестолочи следует сказать спасибо за весь тот переполох. Он сгреб в кучку жалкие остатки наших надежд и со спокойной душой подпалил. Оставил нам один лишь пепел.