Когда санитар оставляет нас, Гизнер просит объяснений.
– Лена, – произносим мы с Карин одновременно.
– Та девочка в коридоре выглядит в точности как наша дочь, – объясняю я. – В детстве, – добавляю поспешно, сознавая, каким бредом это может показаться.
Родители в состоянии шока бросаются на чужого ребенка. Должно быть, такое впечатление мы производим на Гизнера. Только ребенок не может быть чужим, если выглядит как точная копия нашей дочери. Ведь не может?
– Так и есть. – Герд неожиданно приходит мне на помощь. – Прямо клон.
Гизнер переводит на него недоверчивый взгляд.
– Я – друг семьи, знаю Лену с самого рождения.
«Друг семьи, ага», – проговариваю я про себя, но сдерживаюсь. Наши с Гердом отношения не играют роли, когда речь идет о Лене. Нет, о девочке.
– Подождите. – Спохватившись, я лезу в карман и достаю бумажник.
В кармашке под прозрачным пластиком – фотография, краски уже немного выцвели. На снимке – моя Ленхен с громадным кульком сладостей. Она улыбается мне всякий раз, стоит только открыть бумажник. Я вынимаю карточку и протягиваю Гизнеру.
– Вот, взгляните сами.
Комиссар берет фотографию и внимательно изучает.
– Хм, – протягивает он, и так несколько раз: – Хм…
– Кто эта девочка? – спрашивает Карин надтреснутым голосом.
Гизнер отрывается от фотографии.
– По ее же словам, она дочь потерпевшей.
Я мотаю головой.
– Но это невозможно. Эта женщина, – я неопределенным жестом указываю в сторону двери, – не может быть Леной.
– Маттиас, ты уверен? – спрашивает Карин. – Столько лет прошло, может, ты просто не узнал ее… Ты видел шрам? – и лихорадочно тычет себя пальцем по лбу, над правой бровью. – Может, мне самой посмотреть на нее?
– Да, у нее есть шрам. Но это не Лена. Я знаю, как выглядит моя дочь. – Я поневоле повышаю голос. – Прости, дорогая. Это и в самом деле не она.
– И все-таки, может, я взгляну? Для полной уверенности.
– Это не она, Карин!
– Давайте все успокоимся, – вмешивается Герд. – Карин, ты никуда не пойдешь. Я сам посмотрю. Я узна́ю Лену.
– Выходит, по-вашему, я собственную дочь не могу узнать? – Это не укладывается у меня это в голове.
– Конечно, ты ее узнал бы, – успокаивает меня Герд. – Но здесь явно что-то не сходится. Мы должны выяснить, кто эта женщина и почему девочка, которая так похожа на Лену, считает себя ее дочерью.
– Хм, – снова протягивает Гизнер и возвращает мне фотографию. – А у вас есть ДНК-профиль Лены Бек?
Герд усердно кивает, как прилежный ученик.
– Составили еще тогда; взяли пробу с зубной щетки.
– Что ж, – говорит Гизнер, обращаясь уже к нам с Карин. – Это значит, что нам остается лишь взять пробу у девочки. Это не займет много времени, достаточно простого анализа слюны. Затем составим ДНК-профиль и наконец сравним оба профиля на соответствие. Сможем, по крайней мере, выяснить, состоит ли девочка в родстве с вашей дочерью. При этом остается неясным, какое отношение имеет к девочке потерпевшая…
– Допросим девочку, – предлагает Герд.
Подобную решимость в последний раз я наблюдал за ним четырнадцать лет назад. «Мы найдем твою дочь, Маттиас, – сказал он тогда, закинув ноги на стол, с сигаретой в зубах; вылитый коп из дешевого американского фильма. – И пусть это будет последним, что я сделаю в своей жизни, но я верну нашу Лену домой».
Гизнер вздыхает.
– Я уже разговаривал с девочкой, причем в присутствии психолога. Похвастаться нечем.
– Вы с ней говорили? – переспрашиваю я сиплым голосом. – Что значит «похвастаться нечем»?
– Наш специалист, доктор Хамштедт, еще не может поставить точный диагноз. Пока у нас есть лишь разрозненные сведения, но, я надеюсь, в ближайшее время мы узнаем больше. Когда найдем хижину, о которой говорит Ханна. Я запросил вертолет, чтобы облетели местность, и направил людей в район аварии.
– Ханна… – повторяю я самому себе.
Значит, ее зовут Ханна. Я ищу взгляда Карин, но она смотрит мимо меня, на Гизнера.
– Что еще за хижина? – спрашивает она. – Лена там, в этой хижине?
Гизнер прокашливается.
– Комиссар Брюлинг прав: вам нужно прийти в себя, успокоиться.
Он дает знак Герду. Тот кивает.
Когда мы остаемся вдвоем, Карин вздыхает:
– Какого черта здесь происходит?
Лена
Подумываю о том, чтобы сбежать, но вот как это провернуть? Ведь я по-прежнему не могу толком двигаться. И приборы наверняка подадут сигнал, если сорвать датчики. Кроме того, в палату то и дело кто-нибудь входит. Такое впечатление, будто они пытаются разбудить меня своей беготней. Поначалу это лишь медперсонал. Забегают, чтобы сменить пакет на капельнице или сверить показания кардиографа. Я просто закрываю глаза и глубоко дышу.
Но потом появляются двое полицейских и решают расположиться у моей кровати. Один, как я поняла из произносимых шепотом фраз, прибыл прямиком из Мюнхена, второй представляет ведомство округа Кам. То и дело звучит слово «девочка».
Ханна… Значит, я не бредила; она была там, ехала вместе со мной в машине «Скорой помощи». В больницу. Ханна здесь.
Я улавливаю слова «похищение» и «хижина». Кардиограф, к которому я подключена, транслирует мое возбуждение чередой сигналов. Кто-то из полицейских – наверное, Кам – жмет кнопку вызова у изголовья кровати. Я слышу, как оба переминаются с ноги на ногу – очевидно, в ожидании кого-то из персонала.
Входит санитар. Проверяет зажим на моем среднем пальце, после чего прикладывает холодный стетоскоп к моей груди.
– Всё в порядке, – сообщает он Каму и Мюнхену. – Должно быть, плохой сон, только и всего.
Кто-то из полицейских ворчит в ответ что-то неразборчивое.
Я слышу, как за санитаром закрывается дверь. Затем к моей кровати с шумом пододвигается стул, и еще через секунду – второй. Похоже, они намерены сидеть здесь, пока я не приду в себя, чтобы задать мне свои вопросы.
Бывало, я раздумывала над этим по ночам, пока он спал, прильнув ко мне своим липким телом, и дышал в шею. Что я расскажу, если когда-нибудь выберусь из этой дыры?
И тогда я все рассортировала. Какие-то подробности сразу попали в список неразглашаемых, не поддающихся описанию мерзостей, которые превращали бы его в монстра, а меня, что еще хуже, – в его жертву. Я не желаю провести остаток жизни в роли женщины из хижины. Решила, что буду сильной, расскажу лишь самое необходимое, с прямой спиной и чистым взором. Отсчитываю три вдоха и выдоха, даю себе еще одну небольшую отсрочку, после чего открываю глаза. Пора, Лена.