Русский в Англии: Самоучитель по беллетристике - читать онлайн книгу. Автор: Борис Акунин cтр.№ 72

Светлые ресницы испуганно заморгали – не дерзко ли было сказано.

– Не по-московитски, а по-русски. Страна, где я родился и вырос, называется «Руссия», и язык там русский. Это я здесь Микифер Элфери, а природное мое имя Никифор Алферьев.

– Руссия это где? – спросил питомец серой кромвелевской эпохи. Беднягу не учили ни географии, ни истории, только Закону Божию.

– Вон там, – показал реверенд в сторону, откуда светило солнце. – Две тысячи миль отсюда.

– Как же вам пришло в голову пуститься в столь дальнюю дорогу?

– Меня никто не спрашивал. В Руссии не заведено спрашивать. Приказали – и поехал. Родные провожали меня, как на кладбище. Отец заказал в церкви отпевание. Это у нас в Англии заморские путешествия обычное дело, а русские ни тогда, ни теперь в чужие страны не ездят.

Старик замолчал. Ему – через годы, через моря – послышался вой: «Микишенька-а-а-а!», привиделось женское лицо – неотчетливое, расплывающееся сквозь слезную пелену. Раньше, в первые английские годы, он часто видел мать во сне, потом перестал, и лицо забылось.

– Кто же вам приказал отправляться в наши края? – спросил Уилл, которому хотелось слушать дальше.

– Тогдашний король, у русских он называется «царь». Мне и еще трем отрокам.

– Сам король? – поразился молодой пастор.

А мистер Элфери был уже не в заставленной книгами уютной комнате, освещенной утренним солнцем. Он прикрыл глаза и увидел перед собой, как въявь, высокого сутулого человека с усталыми, все на свете повидавшими глазами, смотревшими в самую душу.

* * *

Глуховатый голос, привыкший к тому, что ни одно произнесенное им слово не будет упущено, говорил проникновенно, ласково. И правда ведь, шестьдесят с лишком лет миновало, а ни единое слово не забылось.

– Вы отныне не дети боярские, вы мои дети. Отправляю вас за море с надеждой, а ждать буду с великим чаяньем. Учитесь всему, что нам на Руси пригодится. Мотайте на ус, когда он у вас вырастет. – Голос смягчился от улыбки, крепкая рука в разноцветных перстнях коснулась холеной полуседой бороды. – Отправляю вас птенцами, возвращайтесь лебедями. Отучитесь в тамошних школах, университетами называемых. Бог даст, будут и у нас на Москве такие. Вы мне их и обустроите…

–. Что? – переспросил реверенд, очнувшись. – Как звали короля? Его звали Борисом. Великий был государь, но несчастливый.

– Почему несчастливый?

– Прогневался на него Всевышний. А может быть, не на него, а на всю Руссию. Через два года – я еще в Кембридже не доучился – короля Бориса призвал Господь, а на его королевство обрушил египетские казни: голод, мор, восстания и нашествия. Скоро от городов остались одни головешки, а потом не стало и самой Руссии. В год, когда я поступил в магистратуру, Москву завоевала Польша, и польский король посадил на русский престол своего сына.

– Где это – Польша? – захотелось узнать слушателю, но рассказчик смотрел не на него, а в окно и говорил, похоже, сам с собой.

– Тогда-то и переменил я русскую веру на английскую, ибо увидел, что моя прежняя родина Господу досадна и что быть тому месту пусту… Ни разу с тех пор не молился я на прежнем языке, раз русские молитвы до Бога не доходят.

– А что сталось с вашими товарищами? С теми, что прибыли в Англию вместе с вами?

Их тоже старик сейчас увидел, всех троих. Щекастого румяного Федьку Костомарова, мечтавшего о том, чтобы выслужиться в дьяки. Черноглазого Софоньку Кожухова, мечтавшего о злате и яхонтах. Юркого Казаринку Давыдова, мечтавшего повидать не только тридевятые, но и тридесятые царства. Никифорка тоже мечтал – о том, что однажды разгадает главную тайну бытия, потому что не может же быть, что никакой тайны нет, а всё происходит само собой, безо всякого смысла.

Согласно государевой грамоте, по прибытии в «Лундун» отроков развезли по четырем разным городам и школам, чтобы на будущее ведать, какая из них лучше учит, и больше Никифор своих товарищей никогда не видел, их дороги навсегда разошлись. Однако знал из писем, что мечта каждого исполнилась. Как и его собственная.

– Никто из них в Руссию не вернулся. Один, отучившись, стал королевским секретарем в Ирландии. Двое других поступили на службу в Ост-Индскую компанию и прославились. Мистер Козук добывал на острове Борнео алмазы. Мистер Кассариэн плавал в далеких морях и открывал новые царства. Всех троих давно уж нет на свете. Остался только я.

Потому что для исполнения моей мечты потребна долгая-предолгая жизнь, подумал мистер Элфери. Надобно увидеть Божий Год во всей его круглости, от холодов до холодов, с ливнями и засухами, снегами и паводками, росяными утрами и ужасными грозами. Если б люди бытовали разумнее и добрее, то всяк доживал бы до установленного предела, отходил бы как колос ко снопу, без страха и сожаления. Потому что успевал бы постичь тайну. Но дерево жизни сотрясается, дети срываются с его веток лепестками, взрослые – недозревшими плодами, со стуком бьются о твердую землю, и вся она засыпана гниющими паданцами. Вот ветка Господня – одна тысяча пятьсот восемьдесят шестой год от Рождества Христа, по русскому исчислению – семь тысяч девяносто четвертый от сотворения мира. Когда-то Никифор Алферьев был на ней одной из многих почек, а ныне свисает один, потому что все его сверстники канули. И то сказать – мало кому Господь отмеряет восемьдесят два года. А и хватит бы, пора честь знать…

Дотошный Уилл опять что-то спрашивал.

– А?

– Почему вы не вернулись на родину? Потому что у нас в Англии лучше или потому что страна Руссия сгинула и возвращаться стало некуда?

– Ни то и ни другое. Человеку лучше там, где он ближе к Господу, и тут поди знай. Святые отшельники находят душевный покой в диких лесах и суровых пустынях, а иные вельможи несчастны в золотых чертогах. Да и много ль хорошего у нас тут в Англии?

– Мало, – вздохнул Уилл. – Мне пять лет было, когда нашу деревню сожгли «железнобокие». Батюшка еле успел меня и сестренку Пегги из дома вынести, а младенца Джозефа не успел, храни Боже его невинную душу.

– … Да и Руссия сгинула не окончательно, – продолжал про свое отставной пастор. – Сгорела, а после возродилась из пламени, как птица Феникс. Все-таки, выходит, зачем-то нужна она Господу. Возродилась и вспомнила о своих птенцах. Звала обратно к себе, и даже трижды. По-всякому звала – и ласково, и неласково.

– Как это – ласково и неласково?

– Когда установилось в Москве новое царство, вспомнили об отправленных на английскую учебу вьюношах. Приехал в Лондон русский посланник. Из четверых отыскали только меня, прочих в Англии уже не было. «Собирайся, сиротинушка, – сказал посланник. – Заждались тебя батюшка с матушкой, а паче того надобен ты государю. Получишь хорошее место в Посольском приказе, нам английские толмачи очень надобны. Будешь доволен». Но я, хоть и тосковал по родителям, не поехал, потому что не желал быть толмачом и потому что в Руссии мне не позволили бы верить в Бога так, как я обучился на богословском факультете в Кембридже. Потом приехал второй посол. Этот не увещевал – грозил. Ты, говорил он, холоп государев, его царского величества собственность. Добром не поедешь – велю скрутить, в сундук засунуть, тайком вывезем. У меня, говорил, приказ. Насилу я с подворья убежал.