Русский в Англии: Самоучитель по беллетристике - читать онлайн книгу. Автор: Борис Акунин cтр.№ 61

И совсем уж ужасно заподозрить любимого человека в том, что он оборотень, воткнуть осиновый кол – и потом понять, что ошибся. Вот где хоррор из хорроров.

О том, собственно, и мой ужастик.

The Palace of Westminster in London, England. Wood engraving after a drawing. 1897. iStock.com.

Самая лучшая проза, даже если она описывает абсолютно реальную жизнь, должна нести в себе обещание отрыва от земли, взлета в какое-то иное пространство, где не действует закон земного тяготения. Это не курица, у которой есть крылья, но она не летает, а скорее лягушка, способная подпрыгнуть на высоту, в 50 раз превышающую размер ее тельца, – и даже лягушка-путешественница, могущая улететь туда, где нас нет.

Этим ощущением, что жизнь интереснее, больше и значительней, чем видится нашему зрению, что на свете есть вещи, недоступные нашим мудрецам, пронизана русская классика – должно быть, из-за того, что условия существования здесь всегда были тяжелы, а часто и унизительны. Придавленные к земле герои все время тоскуют, что не летают, как птицы, и хлопают своими воображаемыми крыльями, и ломают их – это один из основных сюжетов отечественной литературы.

Щемящая тоска по чуду, по волшебству, по чему-то иному наполняет душу героев Достоевского, Чехова, Лескова – да хоть бы даже и великого пролетарского писателя Максима Горького или авторов советской «деревенской прозы». Персонажи, лишенные этого внутреннего голода, обычно несимпатичны, а то и опасны.

Для того чтобы читатель уловил в вашем тексте эту тягу и ею зарядился, вам необходимо владеть не только физическими, но и метафизическими инструментами письма, если трактовать метафизику по Шопенгауэру – как «знание, которое выходит за пределы возможного опыта, то есть за пределы природы». Писатель и должен знать больше, чем природа, иначе зачем он вообще нужен?

Совершенно не имеет значения, в каком жанре вы намерены писать. Хоть производственный роман или повесть о бандитах. Без отрыва от земли, без левитации, пусть невидимой, у вас ничего интересного не выйдет. В какие-то моменты у читателя должно перехватывать дыхание от чувства, для которого у нас нет дефиниции, но без которого всё лишено смысла. Ближе всего к описанию этого чувства приближается поэзия:

Ну вот смотрите.

У Булгакова в «Белой гвардии», в отличие от «Мастера и Маргариты», нет никакой мистики, описываются реальные исторические события, происходящие в декабре 1918 года в Киеве, но иногда со страниц вдруг веет ароматом иного, непостижимого мира. Именно это и делает роман таким волшебным. Лишь водном крошечном эпизоде, при описании сновидения, в повествование вдруг вплетается метафизика: «Какого Перекопу? – тщетно напрягая свой бедный земной ум, спросил Турбин». И у нас на миг возникает подозрение, что так называемая реальность – сама сон, увиденный во сне.

Я об этом.

Идеальный материал для рассказа на такую тему – история отношений русской фамм-фаталь Марии Будберг и писателя-фантаста Герберта Уэллса. Потому что женщина ступала по земле твердо, в воде не тонула и в огне не сгорала, а мужчина всю жизнь провитал в облаках. Это был очень странный союз саламандры и бабочки.

Притом внешне оба производили прямо противоположное впечатление: эфемерная дама с флером романтической таинственности и солидный, уверенный в себе пожилой джентльмен.

А впрочем приглядитесь. У него совершенно детские глаза. У нее же – два темных зеркала. Посмотришь в такие – увидишь лишь собственное отражение, внутрь они не пустят ^[108]

Начну с Марии Игнатьевны. Коротко перескажу событийную канву этой неординарной жизни – для тех, кто не читал замечательную книгу Нины Берберовой «Железная женщина».

Мария Закревская, потом Бенкендорф, потом Будберг, если так можно выразиться, специализировалась по ярким мужчинам. У нее был роман со знаменитым Брюсом Локкартом, британским дипломатом, едва не устроившим антибольшевистский переворот в 1918 году; потом – вернее одновременно – она имела какую-то загадочную связь с не менее знаменитым чекистом Яном Петерсом, тоже личностью незаурядной; двенадцать лет была ближайшей помощницей и гражданской женой Максима Горького; потом – а отчасти опять-таки одновременно – роковой любовью Герберта Уэллса.

О роли Петерса в судьбе Муры (так ее все называли) и роли Муры в судьбе Петерса мы можем только догадываться, ибо по роду своих занятий чекист был человеком скрытным, но трое остальных, писатели, посвятили Марии Игнатьевне немало страниц.

Локкарт рассказывает о ней – с любовью и восхищением – в двух книгах: «Мемуары британского агента» и «Уход от славы». «… Она с высокомерным презрением смотрела на мелочи жизни и отличалась исключительным бесстрашием. Ее огромная жизнеспособность, которой она, может быть, была обязана своему железному здоровью, была невероятна и заражала всех, с кем она общалась. Где она любила, там был ее мир; ее жизненная философия сделала ее хозяйкой своей собственной судьбы. Она была аристократкой. Она могла бы быть и коммунисткой. Она никогда бы не могла быть мещанкой». Неважно, правильно ли Локкарт понимал Муру – ее никто до конца не понимал. Важно, какое она производила на него впечатление.

Уэллс перед смертью написал удивительный трактат «Постскриптум к автобиографии» – о женщинах, которых любил. Этот текст, согласно воле писателя, был опубликован только после смерти всех фигуранток интимного мемуара, в 1983 году. Центральная героиня произведения – Мура, которая принесла автору много счастья и много мучений. Судя по нижеследующему глубокомысленному анализу, великий провидец в Муре тоже ни черта не понял: «Она мыслит чисто по-русски – пространно, извилисто и с той философической претенциозностью, что присуща речи русских, которые всегда идут к заранее известному им заключению окольными путями. Я говорю, что она мыслит чисто по-русски, потому что, как я подозреваю, в самой структуре русского языка и в традиции русской литературы есть известная вялость, которая и сообщается тем, кто изъясняется по-русски». (В русском языке и литературе есть много всякого, но вялости точно нет). А вот этому пассажу вполне можно верить: «… Почти всякий раз, как я видел ее рядом с другими женщинами, она определенно, причем не только на мой взгляд, оказывалась и привлекательнее, и интереснее всех остальных. Женщины влюблялись в нее с первого взгляда, а мужчины спрашивали о ней и говорили о ней, делая вид, будто не так уж она их и заинтересовала».