Анна не могла оставаться здесь дольше необходимого. Ава поняла бы. Ее отец понял бы.
— Тебе нравится белый цвет? — Белый гроб был таким типично южным, таким красивым, но для Авы это был ужасный выбор. И все же Шварцман считала, что на самом деле настоящей Авы больше нет внутри тела, которое хранилось где-то в этом здании или в морге. Она ушла. Навсегда. И гроб предназначался для семьи, а не для усопшей.
— Аннабель?
— Конечно, — сказала она. — Да.
Внутрь проскользнул мистер Вудворд.
— Ну, так как? Берете этот?
Анна кивнула.
— А внутренняя обивка? Можем сделать шелковый креп, хлопок, бархат, замшу…
— Шелк подойдет.
— Значит, шелковый креп. Хотели бы какой-то конкретный цвет? Возможно, нечто поярче, для контраста с белым? Розовый или что-то в желтых тонах?
Когда прозвучали слова про цвет, глаза ее матери загорелись, но Анна лишь покачала головой.
— Белый, пожалуйста.
— Да, — согласилась мать. — Белый цвет — это красиво.
— Значит, решено, — сказал Вудворд. — Начну оформлять документы.
Как только он вышел из комнаты, Анна повернулась к матери. Та была на несколько дюймов ниже ее ростом — пышная грудь, округлые бедра и ягодицы; но при этом ее нельзя было назвать полной, хотя у нее было как минимум фунтов на пятнадцать больше веса, чем у многих ее анорексичных подруг и других жительниц Гринвилла.
Анна вспомнила, что отец всегда очень хвалил полную фигуру своей жены, чему Шварцман завидовала, поскольку сама она была долговязая и по-мальчишески тощая. Как ее отец и как Ава. Именно благодаря весу мама казалась моложе своих сверстниц. Но сегодня она выглядела похудевшей, щеки и глаза ввалились сильнее, чем когда они виделись в последний раз.
— С тобой все в порядке, мама?
— Не совсем, Белла. Наверное, мне не следовало приезжать.
— Что ты имеешь в виду?
— Дорога утомляет.
Дорога от окраин Гринвилла до Чарльстона пролегала по двадцать шестой автомагистрали и занимала ровно три часа. В детстве Анна совершала поездку по ней по нескольку раз в год.
— Ты имеешь в виду, когда сидишь за рулем?
— Да. Наверное, я зря приехала. Боюсь, мне нужно вернуться домой, Аннабель.
— Конечно, — сказала Шварцман в ответ на панику в голосе матери. — Я потребую, чтобы нам выдали ее останки, и тогда мы могли бы провести заупокойную службу в воскресенье. У нас есть четыре дня, чтобы поговорить с адвокатами и разобраться в делах Авы.
Губы ее матери сжались в тонкую линию, означавшую, что она приняла решение.
— Что такое? — спросила Анна. — Ты думаешь, нам следует провести службу раньше?
— Я утром же уеду домой.
— Завтра?
Ее мать помахала рукой, неопределенно указав на потолок.
— Сейчас уже слишком поздно. Через несколько часов стемнеет. Я не умею водить в темноте.
— Ты не можешь уехать завтра! Ты должна быть здесь. Нам нужна пара дней, чтобы во всем разобраться.
— У меня нет выбора, Аннабель, — сказала мать, и Шварцман заметила, что у нее дрожат руки. — Мне нужно быть дома.
— Я тоже хочу домой. Но речь идет всего о нескольких днях.
Миссис Шварцман направилась к двери, Анна — следом за ней.
— Мама…
Походка матери была неустойчивой, шаткой. Переступая порог, она покачнулась.
— Я отвезу тебя домой. Первым же делом, сразу после службы.
Мать покачала головой.
— Мама, всего несколько дней. Ты нужна мне здесь. Я не могу сделать это одна.
— Ты должна знать… Я нездорова, Аннабель.
Шварцман взяла за руку матери в свои ладони. Она больна?
— Рак, — было ее первой мыслью.
— Что ты имеешь в виду? Что с тобой не так? Рак?
— Рак? — возмутилась мать. — Нет-нет. Нет болезни чище, чем рак.
— Чище?!
Миссис Шварцман гордо вздернула подбородок.
— У меня всевозможные симптомы, но диагноза нет. Полная загадка.
— Ты обращалась к врачам?
— Я только и делаю, что хожу по врачам.
— Почему ты мне не сказала?
Мать махнула рукой, как будто отгоняя саму мысль о том, что она должна делиться проблемами со здоровьем с дочерью.
— Какие симптомы? — Аннабель обвела взглядом улицу и увидела скамейку. — Пойдем сядем.
Она повела мать к скамейке. Пока они шли, та тяжело опиралась на ее руку. Место биопсии под правой подмышкой напоминало о себе при каждом движении. Они подошли к скамейке, и мать медленно села. Ее лицо искажала гримаса боли.
— Опиши мне симптомы.
— Аннабель, это бесполезно. Даже врачи не могут понять, что не так.
— Я врач, мама.
— Для покойников. Но, уверяю тебя, меня не убивали. — Мать высвободила руку из руки Шварцман и коротко похлопала дочь по колену.
Положив руки на колени, Анна откинулась на спинку скамейки.
— Однако ты уверена, что это не рак.
— Я ни в чем не уверена. Но никаких признаков рака нет.
— У тебя когда-нибудь был рак?
— Нет, нет.
Нет болезни чище, чем рак, сказала ее мать.
Итак, у Анны «чистая» болезнь.
Однажды летом ее мать приезжала в Сиэтл на какую-то большую выставку садоводства. Как давно это было? Три года назад? Или четыре?
— Ну, тогда обрадуй меня. Расскажи мне, что происходит. Что говорят врачи?
— Мне говорят, что со мной все в порядке. Что все это у меня голове.
— Что у тебя в голове?
— Все время по-разному. То у меня головокружение. То затуманивается зрение. То меня трясет.
Мать подняла руку, и та, как только оказалась на уровне глаз, задрожала.
— Ты обращалась к глазному врачу?
— Да. Врач скорректировал мой рецепт на очки и сказал, что для человека моего возраста у меня неплохое зрение. Моего возраста.
Шварцман вспомнила, как отец всегда говорил матери, как молодо та выглядит. «Ни на день старше двадцати», — бывало говорил он. Мать обожала его внимание. Все эти годы после его смерти кто еще мог сказать ей, что она великолепно выглядит? А теперь она хоронит Аву…
Были ли симптомы только в голове матери? Эмоциональное состояние человека реально влияет на его физическое здоровье. Анна задумалась о головокружении.
— У тебя болит голова? Или бывает тошнота?