История казни - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Мирнев cтр.№ 56

Кобыло не смог сразу ничего понять, только весь словно сник, почесал щёку и вышел на улицу. По улице полз прогорклый дым, а там, где стояла церковь, копошились люди, оттуда доносились голоса; истошно голосила какая-то женщина по сгоревшим. От ещё не до конца сгоревшего храма поднималось пламя и неслось на юг, словно языком пластаясь, исходя чёрным своим нутром на излёте сил и снопами поднимавшихся красных искр. Чёрное крыло зависло угрожающей тенью над беззащитными домами.

Иван Кобыло в сердцах даже застонал, так ему показалось всё до обидного некстати. Он столько ждал этого дня, столько убил времени на приготовление всего, что переносить свадьбу для него означало конец всему. Храм украшал Кутузовку, привнося в общий облик большого степного села некий штрих законченного совершенства. Его маковка, колоколенка виделись издалека: с любой точки дальнего леса она служила ориентиром для заблудшего, звон её колокольни наполнял музыкой пространство под небом, приглашая поучаствовать в духовных делах. Но главное: что делать? Отменять свадьбу? Тоже плохая примета. Иван молча повернулся и с нескрываемым страхом пошёл к дому Дворянчиковых. Там все спали, только Полкан, пошевеливая хвостом, поскуливал, чувствуя своим звериным чутьём недоброе на селе.

Так и не решившись разбудить женщин, Кобыло отправился на пожарище. Ещё горели вблизи толстенные стены некогда любовно построенной церквушки, ещё исходил тяжёлым, гнедым дымом огромный холм обуглившихся брёвен. Вокруг плясали тени; то и дело то тут, то там прорывался, словно вопль, истеричный язык пламени из самого огненного нутра и с прерывающимся треском, с каким-то утробным гудением, будто из подземных глубин, со свистом и скрежетом некоторое время фонтанировал в небесные сферы. Поднимавшаяся заря поглощала постепенно искры и пламень, ещё больше дополняя страшную картину пожара. Вокруг стояли потрясённые трагедией селяне, негромко переговариваясь. Недалеко кучею высилось какое-то тряпьё — всё, что удалось спасти, чуть поодаль лежали укрытые белой холстиной обгоревшие трупы детей и жены отца Коломийцева. Кобыло и Безматерный подошли к погибшим, сняли картузы и постояли некоторое время молча. Что-то было неестественное во всём происшедшем; голоса, шум, причитания не вязались с тем, к чему готовился Кобыло; тоскливым предчувствием проносился по его сердцу пожар. Что он скажет Дашеньке? Как объяснит случившееся? Уж не вызовет ли эта беда в её душе желание отложить свадьбу до осени?

Дарья восприняла новость с удивительной стойкостью, твёрдостью, сказав, что раз случилось несчастье, нужно подождать, снести в подпол, на лёд, все продукты, которые могут испортиться, а венчаться придётся в другом храме. Всё разрешилось как нельзя лучше. Несколько дней в селе соблюдали траур; молчаливые лица с несомненным испугом глазели на Кобыло, а он тем временем отправился договариваться о венчании в Шербакуле. И договорился. Через две недели они с Дарьей и шаферами, на красивой, запряжённой двумя лошадьми, высокой лёгкой рессорной бричке выехали рано утром в Шербакуль, где как-то торопливо обвенчались. Как показалось Дарье, молодой священник, с густой смоляной бородой, при закрытых дверях, без хора, без обычных в таких случаях торжественных тропарей на хорах, явно торопясь, словно случилось большое горе, спросил молодых о согласии вступить в брак, нараспев произнося слова своим маслянистым, большегубым ртом. Кобыло стоял, лучась счастьем, не имея ни сил, ни желания его скрывать. Дарья, бледная, так всегда любившая посещать храмы, находившая в них усладу своей душе, словно соприкасаясь с неким миром чистоты и блаженства, стояла торжественно, строго глядя перед собою, и свет от множества свечей, зажжённых по случаю, качался в её потемневших глазах. Священник соединил руки венчающихся и надел венцы, назвав одного мужем, а другую — женой. И так крепко сжал их руки, что подумалось Ивану Кобыло: не от хорошей жизни столько горячности в порыве священника. Нежным светом светилось лицо Кобыло, тот свет словно исходил изнутри. С трепетным, вызывающим на откровение вызовом глянул он на Дарью и, увидев её замершее лицо, подумал, что, наверное, не стоило бы вот так явно демонстрировать своё счастье.

После небольшого застолья с близкими друзьями, без песен, без уличных плясок с ряжеными приглашённые стали расходиться. Даше казалось: слишком строгие были лица у гостей, словно тень время от времени падала на их лики, и когда кто-то пытался завести песню, это выходило неловко, с явным надрывом и замешательством. В воздухе висело ещё горе случившегося пожара; любая весёлость не в меру может быть воспринята Тем, Кто всё видит и за всем наблюдает, с неудовольствием. Дарья любила праздники, думала, что и свадьба её станет праздником, но вскоре поняла, ещё в церкви, глядя на большегубый рот священника, что со счастьем ничего не выйдет. Но когда гости, из которых напился всего лишь один пастух и забулдыга Белоуров, тот, который сорвал однажды со священника Коломийцева крест и кричал, что скоро всех богатеев раздавит новая власть, как клопов, которого никто не приглашал, разошлись, Даша с облегчением вздохнула. Настасья Ивановна сидела в углу, пила чай с пирогами, а рядом с ней примостилась повитуха Маруся, с лёгкостью отщипывала, словно птичка клювиком, маленькие кусочки от белого калача, макая их в мёд.

Иван с прежним выражением счастья на просветлённом лице, молча, стараясь казаться спокойным, сидел во главе длинного, уставленного закусками стола, и следил с отрешённым видом за Дашей. Она, теперь уже хозяйка, с нескрываемым удовольствием сняла подвенечное платье и принялась, хотя и устала с утра, убирать со стола закуски, которые могли испортиться раньше времени. Ей хотелось, она это чувствовала всем своим телом, ощущая взгляд мужа на своей спине, уйти, остаться с ним наедине. Иван то и дело поднимал свою тяжёлую руку и шевелил пальцами, призывая посидеть, оставить уборку до следующего дня. Даша сама не знала, за что ей приняться, поглядывала на старушек, и как-то вся телом вздрагивала время от времени, чувствуя на себе откровенный взгляд Ивана. Наконец присела рядом, вопросительно посмотрев на него.

— Пойдём, — прошептал он ей, глядя на старушек, молчаливо пьющих чай. Она ни слова не сказала, встала, подумав, прихватила со стола тарелку с пирогами, словно ища, куда бы её поставить и что, мол, ещё надо унести со стола, медленно выскользнула в другую комнату. Там она перевела дух, в ожидании, с непонятным испугом провела дрожащими пальцами по груди, как бы убеждаясь, что всё застёгнуто, не тронуто, потом сжалась, опять почувствовав лёгкую дрожь.

Иван Кобыло неторопливо, со своей обычной неловкостью, не открыл, а как бы отодвинул дверь, последовал за Дарьей. Боясь упасть и расплескать нежное чувство, переполнявшее его, на подкашивающихся ногах Иван придвинулся к Дарье и остановился как вкопанный.

— Даша.

— Милый Ваня. — Она глядела на него растерянным, открытым, влажным от слёз взглядом, и её обнажённые по локоть, слегка приподнятые в плечах и полусогнутые в локтях руки словно жили сами по себе; вместе со вздохом ширилась, медленно оседая, белая, выгнутая от поднятого лица шея. Дарья хотела ему что-то сказать — так вся тянулась в трепетном, растерянном состоянии. Выражение её глаз при свете прикрученной лампы, которую заранее догадался поставить в спальню, предупреждая события, Иван, причиняло ему неловкость: в глазах сквозила такая нежность, беззащитность, что он почти физически ощущал её переживания.