Бутылки хватило на четыре для, и Шубников решил, что для него это уже большая победа.
Он принял душ, побрился, чтобы не тратить время утром, достал чистую рубашку, убедив себя, что не такая уж она и мятая, в последний раз убедился, что бутылка пуста, и решил лечь, пока клонит в сон, но только расстелил диван, как соседка позвала его к телефону.
Шубников удивился – ему давно никто не звонил.
Он сразу узнал голос Мити Андреева, судмедэксперта с процесса Гаккель, и поморщился. Еще один любитель посмаковать чужие поражения.
– Чего хотел? – буркнул Шубников.
– Да ничего, Сань. Просто рад был тебя видеть, а то слухи уже пошли, что ты…
Митя замялся.
– Почти, но не совсем, – хмыкнул Шубников, не уточняя, имел в виду приятель, что сдох или что спился.
– Я правда рад! Давай, может, соберемся с мужиками? А? Вспомним былые деньки…
Шубников поморщился, как от зубной боли:
– Я и так все помню.
– Давай, Сань.
Чтобы старый приятель отвязался, Шубников сказал, что как-нибудь можно, и повесил трубку.
От мысли, что общительный Митя уже растрепал всем друзьям, как гениальный Саня Шубников рванул в Афган за карьерой, а привез только алкоголизм, сонливость прошла напрочь. Он вернулся в комнату, в последний раз потряс пустую бутылку, полежал на диване, но какая-то непреодолимая сила заставила его одеться и отправиться на улицу в поисках алкоголя.
Шубников не отрицал, что отправился в Афганистан за карьерой, но все-таки не только за ней. Лиза была совсем маленькая, Маша злилась, не пускала его, кричала, что он и так гениальный хирург и не должен погибать на никому не нужной войне, чтобы доказать свое право жить достойно. И он не мог ей объяснить, что есть такая вещь, как воинский долг, а мямлил что-то про чеки, про повышение в звании, про адъюнктуру и диссертацию.
У Виталика через родителей были выходы на начальника академии, он предложил выхлопотать ему какое-нибудь другое назначение, но Шубников отказался, и этого Маша ему простить так и не смогла.
Прослужил в Афганистане полгода, вернулся без единой царапины с практически готовой кандидатской, и казалось ему, что, заглянув в лицо смерти, он научился ценить жизнь и теперь будет каждый день счастлив, но не вышло.
Нашлись добрые люди, доложили, что жена закрутила роман с Виталиком. Он не поверил слухам, и надо было промолчать, притвориться, будто он ничего не знает, и все у них с Машей в конце концов срослось бы, но Шубников спросил. Жена сказала, что измены не было, но Виталик помогал. И от этого ему стало почему-то еще противнее, чем если бы она изменяла по-настоящему, и страх, который он гнал от себя в Афгане, настиг его здесь. Стал мучить сон про каменную смерть, всегда один и тот же, он просыпался, шел в кухню курить, а внутри было пусто и холодно от сознания, что он скоро умрет.
Шубникову было стыдно, что он оказался трусом, а пережитые опасности вывернули его душу наизнанку, и однажды ночное пробуждение стало таким невыносимым, что он допил водку, оставшуюся после Машиного дня рождения.
Пьянство быстро превратилось в привычку, но Шубников долго еще не видел в нем ничего плохого. Человек имеет право расслабиться после трудового дня, сто грамм полезно для пищеварения, и вообще у алкоголиков не бывает атеросклероза (эта байка, не имеющая ничего общего с действительностью, была когда-то запущена в неокрепшие умы слушателей профессором патанатомии, и верили в нее очень охотно).
Маша терпела недолго, поставила вопрос ребром: или семья, или водка, а он почему-то решил, что она просто пугает, выпил раз, выпил другой, а на третий, вернувшись домой с дежурства, нашел в двери новые замки и записку, что его личные вещи ждут его в его родной коммуналке.
Он пытался вернуть жену, но от обиды только сильнее запил и в каком-то трансе согласился на развод и на все Машины условия.
Жизнь усыхала, как оставленное на солнце яблоко.
На работе, правда, дела обстояли получше. Мужики на кафедре пили немногим меньше, чем он, и в целом оставались им довольны, а диссертацию его хвалил сам начальник академии, так что проблем с защитой не предвиделось, поэтому Шубников спокойно заливал горе коньяком, который у него благодаря пациентам не переводился.
Выпить на дежурстве не считалось большим грехом, и однажды Шубников позволил себе не больше и не меньше обычного, не подумав, что днем у него была сложная операция по удалению забрюшинной опухоли с пластикой сосуда, он шесть часов простоял у стола, вымотался, да просто банально не ел.
Он лег спать, надеясь, что товарищи не подведут, как сам он тысячу раз не подводил своего учителя в таких ситуациях. Но привезли парнишку с перфоративной язвой и какими-то дико скандальными родственниками, в итоге Виталик доложил начмеду, что ответственный хирург не в состоянии оперировать, потому что пьян, и информация эта каким-то образом просочилась к родителям пациента.
Начмед среди ночи приехал в клинику, сам прооперировал парня, а Шубникова подвергли унизительной процедуре освидетельствования и в несколько дней выкинули из академии и из славных рядов вооруженных сил списали по какому-то неврологическому, но не обидному заболеванию.
Он до сих пор не знал, что это было, почему Виталик позвонил начмеду, хотя мог прекрасно прооперировать пациента сам. Друг говорил, что сомневался в диагнозе, не хотел брать на себя такое решение, ведь все-таки ответственным хирургом был Шубников. Ушивание язвы всегда может вылиться в резекцию, а к выполнению такого объема операции самостоятельно Виталик не считал себя готовым и рассудил, что лучше пусть Саню заметут за пьянку, чем за смерть на столе здорового, по сути, парня. И логика в его словах была, но только никак не выходило из головы, что две недели назад завкафедрой предупредил адъюнктов, что место ассистента будет одно и отдаст он его Шубникову, как участнику боевых действий и автору хорошей диссертации.
А когда Шубникова выгнали, вожделенное место занял Виталик и сразу женился на Маше.
…Оказавшись на улице, он двинулся по проспекту Стачек. Быстро дошел до сквера с памятником комсомольцу, рядом с которым располагался очень душевный магазин, оплот синяков со всего района. Точка эта пользовалась настолько дурной репутацией, что когда там разбили окно, новое стекло вставлять не стали, забили фанерой. Покамест Шубников брезговал там бывать, но чувствовал, что час, когда он примкнет к пестрой толпе завсегдатаев, не за горами.
Сейчас она была уже закрыта, но Шубников надеялся, что возле теплится какая-нибудь подпольная торговля для таких бедолаг, как он.
К сожалению, он ошибся. Пришлось вернуться к метро, к кафешке, последнему прибежищу страждущих душ. Он хотел взять с собой, но на целую бутылку не хватило, тогда Шубников взял сто пятьдесят грамм и устроился в углу темного и низкого зала, думая, выпить ли сразу залпом и бежать домой спать или растянуть удовольствие.