Отправляюсь в центр. Медленно еду мимо магазина
видеотехники, мимо пиццерии, мимо нового китайского ресторана. Уже несколько
месяцев я ем только дома — экономлю. А ведь ресторан, между прочим,
замечательный.
Опять проезжаю багетную мастерскую. Сворачиваю на автостоянку
и, затормозив, долго разглядываю винный магазин на той стороне улицы. А не
купить что-нибудь? Бутылку вина. Какую-нибудь слабоалкогольную дрянь. Батарею
пива. Что угодно. Однако напиваться мне не хочется — полная апатия, и это меня
всерьез бесит. Заблудиться в алкогольном тумане сейчас — самое оно.
Ладно, может, и ничего, что меня выперли. Возможно, это шанс
всецело посвятить себя искусству. Больше времени для работы над картинами; надо
бы развесить по городу визитки в качестве объявлений. Позвоню всяким старым
работодателям — может, кому-то надо что-то намалевать для рекламы… Есть разные
способы… выход есть. Пока все не так уж безнадежно. Нельзя сдаваться. Время еще
не пришло. Внутри полупустой шкурки еще трепыхается жизнь.
Я трогаюсь с места — и вновь торможу: другая машина, стоящая
у бровки, мешает мне выехать. "Дубль два", — думаю я, кусая губы.
У этой бабы шикарный новенький автофургон цвета "лунной
ночи", набитый детьми школьного возраста. Баба все время крутится на
сиденье, машет руками, настырно втолковывая что-то деткам — и, похоже, начисто
забыла, что блокирует целую стоянку. Либо ей пофигу. Жду. Уже тяну руку к
сигналу, но тут баба выскакивает из фургона и, воровато оглядевшись, сует под
художественно обстриженный кустик у бортика мостовой сплющенную алюминиевую
банку. Вновь садится в фургон и уезжает. Сворачивает направо.
Что за хрень такая, думаю я. В ее драгоценном фургоне нет
места для пустой банки? В ее новеньком фургоне, стоившем не меньше тридцати
штук баксов. Радио в нем наверняка работает, и мотор не перегревается, если
включаешь кондиционер.
Я опять кусаю губу. Из ранки течет кровь.
Выезжаю на шоссе, следом за фургоном, который сворачивает
налево, на Райерсон-стрит. Тоже сворачиваю налево.
Фургон останавливается у светофора. Я тоже.
Фургон проезжает по Райерсон-стрит около мили. Я преследую
его, иногда скрывая свои намерения, иногда нет. Плевать, заметила ли меня эта
баба, сознает ли она, что за ней следят. Плевать. У этой хамки уйма денег, и
вся ее жизнь состоит в том, чтобы возить детей в школу и обратно, как паром, и,
бьюсь об заклад, ей не приходится бояться, что отключат телефон или уволят с
работы, бояться, что даже продуктов будет не на что купить, и ничего стоящего
она не делает, и я даю руку на отсечение, если эта блядь хоть раз в своей
пресной коттеджной жизни ощущала вдохновение и может отличить масло от
акварели, и на кой хрен ей эта замечательная, благополучная жизнь, которой она
не стоит?
Фургон выезжает на Мейн-стрит. Я тоже. Баба тормозит у
перекрестка с Мейпл. Один ребенок выскакивает наружу и машет ей рукой. Шофер
еще одной машины сигналит. Я тоже сигналю. Фургон вновь трогается и, проехав
всего лишь полквартала, останавливается опять. Вылезает второй ребенок.
Чего-о? Ребенок даже не может немножко пройтись пешком? —
изумленно спрашиваю я себя, а тем временем — плевать! — по моему подбородку
стекает кровь из искусанных губ.
Баба останавливается у магазина "Каик-чек" и, не
заглушив мотора, буквально вбегает в дверь. Паркуюсь в соседнем ряду. Жду.
Через несколько минут баба возвращается с маленьким пакетиком в руках. Косится
на мою машину и тут же отводит взгляд.
"Догадалась, сука", — думаю я и улыбаюсь.
Фургон вновь трогается с места. Я тоже. Баба держит путь к
загородному клубу; я сижу у нее на хвосте. Она просто колесит по городу,
понимаю я, едет до ближайшего перекрестка, сворачивает на поперечную улицу, а
потом на параллельную первой. Точно насекомое, которое пытается выбраться из
паутины.
Я улыбаюсь.
До меня доходит, что я — не обсосанная шкурка, не бедненькая
добыча в паутине. Теперь я — паук. Я не дожидаюсь, пока меня прикончит какое-то
паукообразное в человечьем облике. Я — восьминогий кошмар, скользящий по
шелковистым ниточкам паутины, избавляющий мир от мух, этих никчемных тварей,
которые только мешают жить. Вот так-то!
Я — могучая хищница. Я охочусь на добычу… слабосильную
добычу из коттеджных сабурбий. Ухмыляюсь себе в зеркале и с удивлением замечаю
струйку крови. Слизнув ее, сосредотачиваюсь на дороге и руле. Я человек
дотошный, я всегда заранее включаю сигнал поворота и соблюдаю дистанцию.
Нехорошо выйдет, если меня остановит полицейский. И все-таки: интересно, что я
почувствую, легонько, совсем легонько боднув своим капотом фургон, толкнув его
на парочку дюймов вперед… или на целый фут… а можно вообще врезаться на полной
скорости ему в зад и…
Мне хочется увидеть страх в глазах моей добычи.
Баба останавливается у какого-то дома, на сей раз жутко
шикарного интересно, это здесь она живет? Нет. Она вновь трогается с места.
Кажется, теперь моя "муха" движется быстрее. Занервничала? Отлично.
Пусть теряется в догадках. Пусть поволнуется так, как мне приходится
волноваться с утра до ночи.
Смотрю на часы: я таскаюсь за бабой уже больше часа. Ухмыляюсь
еще шире.
Я гоню эту женщину, как лиса — зайца, гоню это тупоголовое
создание, у которого все в порядке со свободным временем, которое не знает,
каково это — написать превосходный пейзаж, которое не знает, каково это — когда
любимый муж уходит от тебя к какой-то дурехе из его офиса, которое не сохнет
прежде времени и ни хрена не понимает в жизни.
Жизнь. Да! Вот как надо жить!
Я улыбаюсь широко-широко, еще немножко, и кожа на скулах
лопнет. Облизываю сухие губы, утираю пот со лба.
Эх, мне бы пистолет. Достать бы сейчас из
"бардачка" красивый карманный пистолет и… Я чувствую его масляный
запах, ощущаю в руке его тяжесть тяжесть холодного металла. Я бы погладила
ствол, проверила, заряжен ли пистолет, и затем поднесла бы его к ветровому
стеклу… живо воображаю, что случится, когда я нажму на спуск…
…стекло разлетается вдребезги… звук пули, пробивающей
металл… с глухим чавканьем она входит в тело бабы… крик… кровь и…
…кровь…
…вся кровь, которую высасывают из незадачливых жертв…
…кровь…
У моих губ медный привкус — кровь, понимаю я — и нервно
моргаю. Смотрю на фургон, затем — на часы на приборном щитке. Прошел еще час, а
я не знаю, где была и как вообще умудрялась вести машину. Ничегошеньки не
помню. Ничего — с момента, когда я подумала о пистолете.
Утираю с подбородка пот. На руке — красное пятно. Мы вновь
вернулись на Мейпл, вижу я. Морщу лоб. Стоп, разве это тот самый фургон? У той
бабы серебристый, верно? Цвета "лунной ночи". А этот —
синевато-серый. Не тот. Или тот? Может, дело в освещении. Или фургон более
синий, чем мне показалось сначала?