* * *
Врач выглядел озадаченным.
— Когда вы попали в аварию? — спросил он,
разглядывая рентгеновский снимок.
— Год назад, — сглотнув, ответила я. Наш разговор
мне все больше и больше не нравился: что он увидел на этих снимках, не говорит,
а вопросов задает слишком много. — Что-нибудь серьезное? — спросила
я. Вышло это у меня как-то испуганно.
Он взглянул из-под очков и профессионально улыбнулся, затем
накрыл мою ладонь своей и ласково сказал:
— Анна Ивановна, мы здесь для того, чтобы разобраться,
почему вас мучают частые головные боли. После аварии вы лежали в больнице
«Скорой помощи»?
— Да, то есть нет. Я действительно находилась в
больнице «Скорой помощи», — злясь на саму себя, вздохнула я, — но в
Екатеринбурге. В то время мы жили там. А сюда переехали уже после аварии.
— А медицинская карта у вас сохранилась?
— Нет. Видите ли, мы отправляли вещи железнодорожным
контейнером, и он куда-то запропастился. А когда прибыл по назначению… в общем,
все наши вещи исчезли. — Он смотрел на меня с сомнением, а я неожиданно
покраснела, хотя говорила чистую правду; все так и было: именно по этой причине
(я имею в виду пропавший контейнер) у нас с мужем не было не только медицинских
карт, но даже ни одной старой фотографии, никаких дорогих сердцу безделушек,
милых сувениров на память, которыми непременно обзаводится любая семья.
— Расскажите мне об этой аварии, — вдруг попросил
врач, а я смутилась: ничего о самой аварии я не помнила, так же как и о том,
что ей предшествовало. О двадцатичетырёхлетнем периоде своей жизни я знала
исключительно со слов мужа. Но посвящать в это сидящего напротив человека я не
собиралась, он и так смотрел на меня с подозрением, точно я шпион, террорист
или наемный убийца из сериалов. Впрочем, я скорее всего преувеличиваю и интерес
его действительно профессиональный. Я вздохнула и неуверенно начала:
— Авария произошла год назад, в мае. Я возвращалась с
работы, уже стемнело. Я сворачивала к своему дому и влетела в «КамАЗ»,
оставленный кем-то возле тротуара, Несколько дней находилась без сознания.
Перенесла две операции. В общей сложности полгода провела в больнице. Извините,
наверное, не это вас интересует, но в медицине я не сильна и… — Он кивнул и
улыбнулся, как-то странно глядя на меня. Черт возьми, что он там увидел на этих
снимках? Полчаса назад я вертела их в руках, усмехаясь и качая головой: не
скажешь, что я выглядела красоткой. Однако ничего интересного на снимках я не
обнаружила. Правда, я понятия не имела, как на рентгеновских снимках должна
выглядеть здоровая голова, а как такая, как моя.
— Вы делали пластическую операцию? — спросил он, а
я почувствовала мягкое беспокойство, точно что-то кольнуло в сердце. Почему
меня так испугал его вопрос? Я не знаю, делали мне пластическую операцию или
нет, зато точно помню свое ощущение, когда впервые после аварии посмотрела в
зеркало. Такой же укол в сердце и странная тоска, будто вовсе не свое лицо я
видела, будто мне поменяли тело… Конечно, это ужасная чепуха, Андрюша объяснял
мне, что это результат стресса, есть даже специальный медицинский термин,
только я его не запомнила. В конце концов, если я умудрилась забыть свое имя,
почему бы мне не забыть, как я выглядела до того, как влетела в этот проклятый
«КамАЗ»?
Тут я сообразила, что врач все ещё вопросительно смотрит на
меня, а свой вопрос он задал никак не меньше минуты назад.
— Извините, — пролепетала я и зачем-то соврала:
— Мне действительно делали пластическую операцию, я
ведь ударилась головой и на лице остались шрамы… — «Какого черта я вру?» Если
он спрашивает об операции, то скорее всего неспроста, что-то он там увидел на
этих снимках. Андрюша должен знать, была операция или нет… Как странно, что я
ничего, совершенно ничего не помню. Когда я задумываюсь над этим, мне делается
страшно и никакие медицинские термины не помогают. Бессчетное количество раз я
пыталась вспомнить, я повторяла слово «мама», искренне надеясь, что увижу её
лицо перед своим мысленным взором, и ничего не видела, сплошная белая пелена.
Когда мы говорили с мамой по телефону, я вслушивалась в её голос и вновь
пыталась представить её лицо, но ничего не получалось. Видно, дела мои совсем
плохи, иначе как ещё объяснить такое?
Мои родители живут в Екатеринбурге. Весь месяц после аварии,
пока я лежала в реанимации, они неотступно находились рядом. Затем меня
перевели в клинику, в другой город (кстати, какой, я до сих пор не знаю), и
родители вместе с Андрюшей сопровождали меня. Потом папа вернулся в
Екатеринбург, чтобы продлить отпуск, и тут сказалось напряжение последних дней
(я у родителей единственный ребенок), в дороге у него случился инфаркт. Его
сняли с поезда на каком-то богом забытом полустанке, мама бросилась туда.
Словом, когда я окончательно пришла в себя, мы с мамой так и не встретились:
она не могла оставить отца, которому врачи рекомендовали покой (слава богу,
чувствовал он себя неплохо), из санатория муж привез меня в этот город (Андрюшу
перевели сюда из Екатеринбурга за два месяца до аварии). Одну меня он в
Екатеринбург не отпускал, а с отпуском у него были проблемы. Впрочем, в августе
он точно возьмет отпуск и тогда мы поедем, а пока раз в неделю болтаем с мамой
по телефону…
— Вас что-то мучает? — Еще один странный вопрос.
— Нет, почему? — испугалась я.
— Анна Ивановна, кроме частых головных болей, есть ещё
что-то?
— Что вы имеете в виду?
— Депрессия, сонливость?
— Нет, ничего такого… Я очень хочу ребенка, —
брякнула я, глядя ему в глаза. — То есть я и мой муж, мы очень хотим
ребенка. У меня были проблемы после аварии, я сейчас прохожу курс лечения у
гинеколога, она интересовалась, как я себя чувствую, я пожаловалась на головные
боли, и она направила меня к невропатологу, а он к вам.
— Да-да, я понял, — кивнул он. — Что ж,
надеюсь, вы скоро станете мамой. — Улыбка у него вышла какой-то кривой, а
я испугалась:
— Скажите, что со мной?
— В каком смысле? — поднял он брови.
— Это что, какая-то неизлечимая болезнь? Я могу
умереть, да?
— К сожалению, мы все… как бы это выразиться… мы
смертны, одним словом, но у вас столько же шансов дожить до глубокой старости,
сколько у любого другого человека. Вы получили серьезную травму, а головные
боли — её последствие. Будем надеяться, что они пройдут. — Он стал что-то
писать в моей карточке, затем заполнил рецепт и протянул мне. — Всего
хорошего.