Девушка пела в церковном хоре - читать онлайн книгу. Автор: Мастер Чэнь cтр.№ 44

С задних рядов, где всегда помещаются хулиганы, раздался звон случайно задетых гитарных струн.

– А давайте! – протянул я туда руку. – А то я в прошлый раз просто читал стихи, а тут… А уже потом, если попросите, я расскажу вам, что такое опера и почему она такая. Опера – самая дикая и самая великолепная штука на свете…

Струны сзади зазвучали уверенно.

И уже потом, после затянувшегося вечера с оперой, я оказался за стаканом чая в углу (сидели здесь все просто на палубе), со мной были только Шкура и тот самый человек со злыми серыми глазами. Прочие держались от нас на расстоянии, там, где был гул шагов и приглушенное бормотание. «Они ведь здесь все знают, кто есть кто, и что с этими надо осторожнее», – подумал я.

– Рысков, баталер, матрос первой статьи, – представился наконец сероглазый, не сводя с меня взгляда.

И громко потянул чай.

– Вопрос к вам: что дальше? – негромко спросил он.

И тут я понял цену этого вопроса – в том числе представил, как меня, после неверного ответа, хватают за обе ноги и переваливают через борт, в ночную черноту моря… если я сейчас ошибусь хоть одним словом.

А то, что тут опять баталер – да ровно ничего не значит, но наводит на мысли.

Шкура молчал, его твердые щеки подсвечивались адским огнем самокрутки. Но я знал, что от моего ответа и для него тоже многое зависит.

Он же боится этого Рыскова, это ясно.

– Я долго думал, – сказал наконец я. – О том, что бросить бы все. Пытался что-то понять. И понял: а что, собственно, изменилось?

Мы все трое перевели дыхание и опустили носы к чайным стаканам. Немоляев по сути говорит, что ему все равно, кто там кого уничтожил, в верхушке заговора. А вот что он на самом деле думает – это уж другой вопрос.

– А как с этим? – последовал новый вопрос, с кивком подбородка вверх.

Шкура, с которым мы уже обсудили Дружинина, старательно не называя имен, замер снова.

Не то чтобы тут предлагалось вынести Дмитрию смертный приговор, подумалось мне, но мое слово может что-то значить: это даже как-то смешно, хотя и страшно.

– Он хочет, чтобы я ему помог, – процедил я после долгой паузы. И ведь просто сказал правду… Потом добавил: – Я думаю – а пусть все остается как есть. И еще думаю – как хорошо знать немногое.

– Ну гляди, – отозвался наконец сероглазый, перейдя на «ты», притом что имени своего – кроме «Рыскова» – не назвал.

Я когда-то мечтал об опасной жизни – она, оказывается, такая. И ничего хорошего.

А настоящая жизнь – вот, на кормовом балконе над кают-компанией, за бокалами белого вина с Дружининым, спокойным, задумчивым, ставшим более похожим на моряка – подтянутым каким-то.

И мы сидим, и белеет за кормой тугая пена двумя расходящимися реками, и там, где реки кончаются, больше ничего, черная пустота. Зато впереди и справа – цепочки корабельных огней, уходящих за горизонт, иногда проблеск искр из невидимых труб, изрыгающих невидимый дым.

Все вместе – движение, движение без остановки. Наконец-то движение.

Не знаю, как назвать начало нашего разговора: то ли я его инструктировал, то ли отчитывался.

– То есть все впустую – мы прикованы к этому пятачку палубы, ничего не можем сделать и вынуждены полагаться на Лебедева, – сказал после долгой паузы Дмитрий, уже нормально и естественно выглядящий в своем мичманском кителе.

– Рузская же на него полагалась, – напомнил я. – И бунт сорвался.

– И ее убили, – напомнил он.

– Дмитрий, чего вы больше хотите – чтобы корабль и золото дошли до Владивостока или чтобы лучше найти… одного человека, того, кого мы ищем?

Вот это был хороший вопрос.

– Уже не знаю, – честно признался он. – Золото важно, да. Но – ну как же так – ходит по земле… то есть по палубе…

– Новый Люцифер?

– А вот вы, Алексей, сами взгляните – каков портрет: он один из тех, кто знал все о заговоре, значит – участвовал в нем. Так?

– Так.

– А потом попросту поубивал прочих. Своих. И чужих. Чтобы самому взбунтовать несчастную команду и увезти груз. Это, по-вашему, не хуже ли Люцифера? Да я такого человека и представить не могу. Хоть посмотреть бы на него.

– А Перепелкина вы могли себе представить? Слушайте, более обаятельного человека трудно было сыскать. А вы какого-то черта с рогами себе представляете, хуже Люцифера. Глаза серые и тусклые, морда неприятная. А если это человек предельно обаятельный и несущий добро?

– Вы к чему это, Алексей?

– А вот представьте себе, что это лично Лебедев планировал захватить крейсер, увести подальше, распорядиться как-то золотом.

Дружинин молчал долго и даже перестал прикладываться к вину. Потом долго и осуждающе смотрел на меня. И мрачно молчал.

– Да-да, именно Лебедев. Вот такой, великолепный. А вам не приходило в голову, что вот если бы Лебедев решил перехватить заговор, то тут нам оставалось бы только святых выносить? И ведь тогда все концы бы сошлись, все загадки бы разрешились. Два ключевых игрока устранены, путь свободен, и мы против Лебедева – дети. Понимаете, Дмитрий, дело не в том, добрый человек перед нами или злой. А в том, что мы все заложники того, что именно этот человек считает добром. Может, у него такое добро, то есть такое добро, что никаких человеческих жизней не жалко – как вам?

Дружинин все-таки сделал большой глоток, потряс головой и попросил избавить его от моей философии. Я долго смеялся, и не очень веселым смехом.

– Алексей, с вами поговоришь и сразу вспомнишь, что начало нас всех раздирать пополам. Вы лучше на этой сходке записались бы в воздержавшиеся. Вы посмотрите, что у нас за кормой.

– Ничего.

– Вот именно. Мы из России уплыли менее полугода назад. А ее больше нет, похоже. И охранное отделение закрывают, и вас назначают товарищем министра… какого министра, не откажите?

– Ну просвещения, конечно. До главы Синода мне далеко.

– Вот, вы министр, на улицах убивают, заводы не работают. И Лебедев угоняет золото за горизонт. Пощадите.

– Хорошо, Дмитрий, а теперь посмотрите вперед. Что там?

– Корабли. Наши.

– А дальше по носу – снова Россия. Из нее уплыли, в нее приплыли. Из тоскливой осени в весну – в мае должны во Владивосток прийти. А там все уже будет снова хорошо. Ну чего вы хотели – прожили пару десятилетий тоски и убожества. И чтобы старый век мирно ушел? Баррикады эти – а куда они денутся, кроме как в мусор? Нельзя же так и жить на баррикадах. И шествия эти – вышел на них, но и вернулся. И вот входим мы с вами в прежний трактир, в мирной и новой России, и видим там все ту же компанию – веселый земец, молодые адвокаты и фельетонисты, помощник присяжного поверенного, секретарь радикальной газеты и я, вдохновенный беллетрист, если, конечно, министром не стал. Куда они все, по-вашему, денутся?