— Какого… кого? — растерялся Йонто, отступая под моим натиском к низкой кровати.
— Того. — Я легко толкнула его в грудь, вынуждая сесть. — Если ты думал, что я оставлю тебя в покое…
— Ана… Тебе не стоило приходить, — помрачнел он. — Ты…
— Жива и совершенно здорова, — заверила я, примостившись рядом, накрыв его ладони своими и не позволив ему отдернуть руки. Знаю я, что у него в голове. Как бы еще все лишнее вытряхнуть…
— Я видел, что тебя ранили. Я…
Точно, угадала. Надумал, накрутил себя, теперь мучается.
— Йонто… Я взрослая. И сама несу за себя ответственность. Ты не виноват.
— Я не смог защитить тебя, — пробормотал он.
— Ты сделал все, чтобы я выжила. И я выжила. Смотри, я здесь, с тобой. Живая. Видишь? Благодаря тебе. Всегда — благодаря тебе. Без тебя меня в первую же ночь слопал бы чентоль. Хотя это было бы к лучшему. Ты бы никогда об этом не узнал, не взвалил на себя груз ответственности и сейчас не убивался из-за ерунды…
— Ана!
— Слишком много болтаю, да? Прости. И позволь взглянуть на рану. Нужно сменить повязку.
— Нет, — мягко, но решительно отвел мои руки он.
— Дело в ийтале? — прямо спросила я. — Если да, то я все знаю. Не дергайся, пожалуйста, бежать некуда. И поздно. И вообще…
Йонто все-таки встал. Отошел к стене, прижался к ней лбом…
Я тоже поднялась. Потопталась в нерешительности, едва не запуталась в покрывале. Сбросила его — вот же глупости, а! И позвала, словно окаменевшего упрямца:
— Йон!..
Я же могу? Могу так тебя называть? Ты позволишь? Дашь мне это право?
— Да? — откликнулся он после целой вечности молчания, и у меня словно гора с плеч упала.
Однако со стеной расставаться Йонто не спешил. Как бы возле нее и не прилег… Пришлось практически за руку отвести к кровати. А потом уже спросить…
— Почему не рассказал?
На ответ особо не надеялась, но случилось чудо.
— Сначала я тебя совсем не знал. А потом… потом боялся потерять.
На меня он не смотрел. Отвернулся, стиснув руки.
Не самый приятный разговор, понимаю. Но нужный. Нам обоим.
— Дила. Она знала, кто ты. — Это был не вопрос. Утверждение.
— Она увидела ийталь… И я не стал скрывать. Тогда я думал, что… А, не важно. В то, что я не преступник, она не поверила.
— И ты решил, что я тоже не поверю?
Йонто упрямо сверлил взглядом стену. Я легко коснулась его щеки и улыбнулась.
Все хорошо. Я рядом. И…
— Мне все равно, в какой узор складывается твой ийталь. Я знаю тебя. Этого достаточно.
— Зря я так решил, — вздохнул Йонто. — Ты слишком доверчива. Доверяешь там, где стоило бы поостеречься. Считается, что подобные мне опасны. Что остатки силы способны пробудиться и свести с ума. Я мог причинить тебе вред…
— Дурной ты, — хмыкнула я и, не удержавшись, взъерошила его волосы. — Да, дури в тебе много… А вот зла нет.
— Дури и в тебе хватает, — вернул комплимент Йонто, и я заметила, что он расслабился. Ушла из взгляда затравленная настороженность, а из тела — болезненная напряженность. Будто к удару готовился, право слово…
— Ну так… Подобное тянется к подобному. Хотя это и нехорошо. Кто-то же должен быть взрослым и рассудительным. — Я вздохнула, будто и впрямь ощутив груз свалившейся на меня рассудительности, и строго добавила: — Раздевайся. И не волнуйся, обещаю вести себя прилично.
Йонто слабо усмехнулся, покорно стянул рубашку и повернулся ко мне спиной. Я вытряхнула содержимое сумки прямо на постель, вооружилась чистой тряпицей и флаконом с голубоватой заживляющей жидкостью… Да так и застыла.
Рану прикрывала аккуратно наложенная Вэйнарой повязка, которая уже пропиталась кровью. Закусив губу, я глубоко вдохнула, выдохнула — и принялась за работу. Никакой жалости. Никаких эмоций. Все — потом. А сейчас нужно полностью сосредоточиться на собственных действиях. Нет, лекаря из меня точно не выйдет. Антиталантов в моем арсенале побольше, чем талантов, наберется…
Приладив свежую повязку, я перевела дух… и вновь едва не разревелась. Дело было сделано, и эмоции вернулись в полном объеме.
Рана выглядела, конечно, ужасно, но самое страшное заключалось в том, что в жизни Йонто она была не единственной.
Шрамы. Сколько же их! Тонкие, как паутинка, и неровные толстые рубцы, свежие, недавно зажившие, и старые, белесые от времени. Они расчертили не только спину, но и руки. И в местах пересечения со шрамами ийталь казался совсем безжизненным. Когда-то эти узоры меня заворожили. Сейчас же я видела, что они пусты и неправильны. Искаженные пути для силы, от которой отрезали ни в чем не повинного ребенка. Удивительно, как он сумел не озлобиться на мир, который был к нему так несправедлив?
Бедный ты мой. Как же нелегко тебе пришлось…
Я провела кончиками пальцев по самому длинному шраму на плече, неровному, перетекавшему в другой, почти незаметный.
— Что ты делаешь? — вздрогнув, напрягся Йонто.
— Ничего, — горько вздохнула я.
Хотела бы я стереть их… Не только с тела, но и с души.
Он развернулся, перехватил мои вмиг ослабшие руки и заглянул в глаза, перед которыми все подозрительно расплывалось.
— Не думай об этом, — попросил тихо и устало. — Зачем плакать из-за того, что давно осталось в прошлом?
Йонто осторожно смахнул с моих щек влагу, и только тогда я поняла, что действительно плачу. Возможно, теми самыми слезами, что так и не выплакал он. Он ведь гордый. И удивительно беззащитный, хотя и такой сильный. И я знаю, что он не боится умереть, и от этого мне страшно, так страшно, что в глазах темнеет, а в груди становится горячо и тесно, и совершенно нечем дышать.
И кто бы подсказал, как с этим всем можно справиться!..
Ана снова плакала. На сей раз — из-за него. Узнав правду, она не испугалась. Не разозлилась. Она по-прежнему верила ему. И плакала… Это было непривычно. Неправильно. Но… это было. И что с этим делать, Йонто не имел ни малейшего представления.
Наверное, именно от растерянности, граничащей с отчаянием, он и сделал то, о чем не смел даже мечтать. Привлек ее к себе. Обхватил руками, словно желая спрятать от всех невзгод. Запутался пальцами в распустившихся волосах…
Такая теплая. Нежная. Безумно слабая и вместе с тем — смелая.
Солнце в ладонях.
И это солнце принадлежало другому миру.
Она скучала по дому. Стремилась туда всем сердцем, что сейчас доверчиво билось рядом с его.
И понимание, что рано или поздно придется ее отпустить, причиняло боль.