За тридцать тирских шекелей - читать онлайн книгу. Автор: Данил Корецкий cтр.№ 78

Рутков говорил уверенно и спокойно, у него не было ни сбоев, ни противоречий, ни каких-то зацепок, которые могли дать въедливому и настырному советнику юстиции Сазонову, который отправил в Нижний Тагил ^[17] не один десяток его коллег, почву для того, чтобы подтвердилась версия Глумова. Хотя он и пытался это сделать.

– По каким признакам вы определили, что задерживаемый действительно намеревается воспользоваться имеющимся у него оружием и выстрелить в вас? – спросил Сазонов в конце допроса, когда пришло время ловить подозреваемого на проговорках и неточностях.

Рутков пожал плечами.

– Во-первых, личность гражданина Черемисина отличается особой опасностью – задерживали мы его за разбойное нападение на квартиру, а во-вторых, он уже прицелился в меня и пытался произвести выстрел, но пистолет заклинило, он передернул затвор, выбросив негодный патрон, и если бы я промедлил, то вы бы не могли сейчас меня допрашивать!

– Но на выброшенном патроне не было следов осечки! По заключению эксперта, он совершенно исправен и пригоден для выстрела!

– Я и не утверждаю, что пистолет дал осечку. Очевидно, патрон перекосило и затвор заклинило. Поэтому Черемисин избавился от него и следующим выстрелом имел возможность меня убить…

Прокурорский классный чин «советник юстиции» равен специальному званию «подполковник милиции». Оба подполковника раскрывали преступления, оба имели большой опыт и высокую квалификацию. Оба руководствовались инстинктом охотника, оба терпеть не могли, когда преследуемая дичь обрывала след и уходила от погони. И вот сейчас они схватились между собой. И один из них выиграл. Но не тот, кто на это рассчитывал!

– Что ж, можно согласиться с вашим выводом о намерении Черемисина стрелять в вас! Если бы не эта деталь, маленькая, но очень красноречивая, то подтвердить истинное намерение применять оружие было бы довольно сложно, – с некоторым разочарованием произнес Сазонов, заканчивая допрос, в ходе которого ему не удалось пробить брешь в выстроенной подозреваемым стене защиты…

Лобов, не сумевший вначале оценить трюк старшего товарища с выброшенным патроном, пришел в восторг.

– Теперь я понял, что мне еще учиться и учиться! – сказал он, чокаясь с наставником за скорейшее прекращение уголовного дела. А все шло именно к этому.

Сазонов провел очные ставки Глумова со всеми, кто ехал в автобусе: с операми Рутковым, Лобовым, Федосеевым, Говоровым, с участковым Шейко и двумя пэпээсниками. Все семеро с презрением опровергли его утверждения.

Надо сказать, что на стажера эти очные ставки произвели сильное впечатление: получалось, что все против него. И на другой день он зашел к начальнику отдела с рапортом на увольнение.

Рутков пригласил Лобова, как наставника молодого человека, они сели по одну сторону стола для совещаний, Глумов – по другую.

– Послушай, Виталик, вдумайся: если рассуждать так, как ты, то ни одного бандита мы не сможем прищучить, – начал Рудков. – Потому что он делает все, лишь бы соскочить, уйти от ответственности. Он врет, запугивает свидетелей, может даже убить того, кто ему мешает. А мы, если будем только зачитывать ему УПК – мол, дача признательных показаний смягчает ответственность, то он нас за дураков держать будет… А с дураками разве откровенничают? Разве раскрывают им самые черные, стыдные уголки своей натуры, разве рассказывают страшные тайны, от которых кровь в душах стынет? Ну, вдумайся, ты ведь не глупый парень, только опыта у тебя пока нет…

Но Глумов только качал головой:

– Мне не нужен такой опыт! Преступник, он и ведет себя как преступник. А милиционер должен вести себя как милиционер – как представитель государства!

– Ну, а Катя твоя что думает по этому поводу? – встрял Лобов.

– Не знаю. Мы с ней поругались.

– Ну, вот видишь, это показатель того, прав ты или не прав.

– Мне все равно, – уперто говорил стажер, глядя в стену. – Просто я помню рассказы соседа, дяди Вани. Он работал когда-то в милиции. А потом его подставили… Он делал, что говорили, и все были за него, хлопали по плечу, наливали, угощали, на словах оправдывали, говорили, что все обойдется… Только не обошлось: полетел он белым лебедем в Нижний Тагил и оттрубил там восемь лет. Он и меня предупреждал, что меня тоже подставят. Я, честно говоря, не верил. А теперь вижу, что очень даже просто. Еще даже не успел стажировку закончить и аттестоваться, а уже впереди решетка замаячила. Так что, извините, дальше уже без меня…

– Ну, ты понимаешь, что предаешь нас? – спросил Лобов.

– Почему предаю? Предают – это когда поступают против правды, закона, морали. А я что плохого делаю? Говорю о правильности закона и хочу его выполнять. Этому меня в Вышке учили, и вы на совещаниях об этом говорите… Какое же это предательство?

– Ни один предатель не признается в том, что он предатель, – печально сказал Рудков. – Люди всегда ищут себе оправдание и успешно его находят. Но это не значит, что они все белые и пушистые. Ты думаешь, Серп не оправдывает себя? Еще как! И думаешь, он забудет, что его братца застрелили? Нет, не забудет! Может, подошлет кого-то ко мне из-за решетки, но это вряд ли – не тот у него авторитет, да и нет денег, чтобы проплатить заказ. Но когда он выйдет, ко мне придет за расчетом, это точно! Если, конечно, выйдет – за ним ведь длинный хвост тянется… По Николаевым срок получит, а мы будем другие дела раскручивать. На нем и убийства наверняка висят: докажем – получит вышак и пойдет туда, на встречу со своим братом…

Подполковник показал пальцем в пол.

– А если не докажем, то лет через пятнадцать, или чуть раньше, он постучится ко мне в дверь… А мне, если доживу, набежит под шестьдесят годков, и я буду обычным гражданином без оружия и государственной защиты. И ты думаешь, кроме Серпа нет охотников, спросить со старого опера?!

– То, что вы говорите, подтверждает правильность моего решения, – сказал Глумов и, хлопнув дверью, вышел.

– Видишь как? – взглянул Рутков на капитана. – А ты ведь как был у меня хорошим стажером, так и стал правильным опером! Ну, что делать, люди есть разные!

Он размашисто подписал рапорт, да так, что чуть не порвал бумагу.

После осмотров, вскрытия и экспертиз тело застреленного ментами Молотка наконец выдали братве. Пышно похоронить правильного, геройски погибшего пацана – обязанность любой группировки. Даже если пацан жил в общаге или в убитой съемной однушке, он должен получить посмертное уважение, публичное признание своих заслуг, памятник из черного мрамора в полный рост по цене нормальной новой квартиры и поминальный пир, какого не видел на всех своих прошедших Днях Рождения. Можно сказать, что умирает он достойней и богаче, чем жил. А иначе нельзя: моральный дух братвы будет подорван, и вся «пехота» разбежится.