Как мы умираем. Ответ на загадку смерти, который должен знать каждый живущий - читать онлайн книгу. Автор: Кэтрин Мэнникс cтр.№ 46

— В Нидерландах у вас есть выбор. Если не хотите продолжать так жить, существует эвтаназия. Вы понимаете, о чем я?

Уджал все понимал. У него есть выбор: умереть сейчас или позже.

Профессор кивнул.

— Каждый раз, когда это становится невозможно переносить, у вас есть выбор. Не хотите ли вы подумать об этом, потом один из моих коллег может прийти и поговорить о вашем решении.

— Нет, — ответил Уджал. — Мне не нужно думать об этом. Я хочу поехать домой.

— Конечно, уход, который вам понадобится для гигиены, очень сложный, — сказал профессор. — Я совсем не уверен, что такую помощь можно оказать на дому. Сейчас я вас оставлю, чтобы подумать над нашим разговором.

Он встал, по-доброму улыбнулся Уджалу и покинул отделение интенсивной терапии.

Уджал задумался. Он думал, что профессор хорошо справился с этой трудной темой. Уджал обучал людей обсуждать сложные вопросы и поставил бы профессору высший балл. Теперь он знал, что может умереть, если жить станет слишком тяжело. Он понимал, как эта мысль могла бы успокоить кого-то другого, но знал и то, что должен быть дома, даже если пришлось бы привезти маму из Англии, чтобы помочь с Табитой. Дом был там, где он хотел быть. Завтра он начнет планировать выписку из больницы.

В странах, где разрешена эвтаназия, пациенту может быть тяжело, даже если он понимает свое безвыходное положение, ведь он еще не смирился. Одним предлагают антибиотики, другим — физиотерапию, а ему — смерть, будто это блюда больничного меню.

На следующий день пришли медсестры, чтобы сменить повязки после операции, которую Уджал не помнил, и осмотреть место присоединения кишечника к брюшной стенке — раздувшуюся плоть, похожую на губы, через которые продукты переработки попадали в пластиковые пакеты. Медсестры привели молодого доктора, члена хирургической бригады, желавшую проверить, как заживают раны. Она осталась довольна мясистыми розовыми губами колостомы и линией швов на рубце, который простирался от лобка Уджала до верхней части живота.

Медсестры ушли, и хирург села рядом с Уджалом.

— Знаете, это была долгая операция, — сказала она, — потому что нужно было очистить все внутри. Я сожалею, что вам теперь нужен еще один пакет, но часть кишечника была сильно повреждена. Мы не стали соединять концы кишечника на случай, если снова начнутся выделения, и вам станет плохо.

Уджал устал. Он был не готов говорить о своих внутренностях. Но молодой хирург продолжала добрым и обеспокоенным голосом:

— В будущем, если выделения продолжат появляться, вам станет сложнее. Мы постараемся справиться с любой болью, которая может возникнуть. Но если предпочтете не продолжать лечение, мои коллеги проконсультируют вас по вопросу эвтаназии. Вы имеете на это право из-за тяжести заболевания. Мы подпишем все, что нужно, чтобы вы получили разрешение. Нужно только сказать...

Уджал положил голову на подушку и закрыл глаза. Он хотел поговорить о возвращении домой. Он спросит медсестер позже.

К концу следующей недели выделения у Уджала уменьшились, рубцы заживали, он ел пищу небольшими порциями. Колостома работала, пакеты наполнялись, и его перевели из отделения интенсивной терапии в хирургическое, чтобы продолжить восстановление. Теперь каждый день проходил одинаково: ранний завтрак, затем он сам управлялся со стомными мешками, несмотря на предложения медсестер о помощи; душ — о, радость после стольких дней протираний и смены пропотевшей пижамы; короткий сон; обед; визит друга или Табиты с мамой; еще сон; и в конце дня хирург осматривает раны, пальпирует живот, принимает решение о дальнейшем лечении или выписке домой ^[28]. Каждый день он слышал, как врачи обсуждали результаты лечения с его соседями по палате: кому-то назначали физиотерапию, кому-то — рентген, а того, кто сам спускался и поднимался по лестнице, выписывали домой. У постели Уджала врачи всегда были очень добры. Они спрашивали о Табите, о его боли и выделениях. Они спрашивали, беспокоит ли его что-либо, и напоминали, что, если станет слишком тяжело, можно поговорить с ними об эвтаназии. Затем они уходили.

Уджал начал бояться обходов, опасался неустанного хора доброжелательных голосов, которые одним предлагали антибиотики, другим — физиотерапию, а ему — смерть, будто это блюда больничного меню. Он начал понимать, что добрые доктора беспокоились за него. Они могли предвидеть дальнейшее ухудшение его состояния, которое считали безнадежным, недостойным, ужасающим; состояние, которое было хуже смерти. Уджал начал воспринимать солнечную палату с шестью кроватями как тюрьму, из которой смерть была единственным выходом. Он знал, что должен уйти.

Профессор снова пришел и попросил позвать жену Уджала. Он объяснил им обоим, что у Уджала очень чувствительные рубцы; внутри до сих пор есть инфекция, которая не ликвидирована потому, что из кишечника до сих пор сочатся выделения; опухоль все еще растет, забирая весь приток крови, внутри нее все так же размножаются микробы, вытекающие гноем из незаживающих разрезов. Это не потому, что вы нечистоплотный человек, заверил его доктор с теплом и сочувствием; это то, как ведет себя опухоль. Она вызывает запах и выделения, независимо от того, сколько раз в день вы моетесь. Многие люди предпочли бы не продолжать жить в таком состоянии...

Уджал потребовал свою сумку и вещи. Он настоял на том, чтобы жена отвезла его домой, позвонил матери в Англию и попросил одолжить денег, чтобы приехать к ней. В течение недели он жил в спальне своей матери, а Табита и ее мама спали в соседней комнате на старых двухъярусных кроватях, которые Уджал и его сестра занимали в детстве. Это дом, куда пришел терапевт его матери и откуда его направили в наш хоспис.

Медсестра хосписа посетила Уджала и вернулась обсудить, как мы можем помочь. Она распределила его нужды по группам «Физические», «Эмоциональные», «Социальные» и «Духовные». Физически Уджал был худым, бледным, обезвоженным, но если много пил, его тошнило. У него периодически возникали боли в животе, и из-за частого мытья кожа мошонки болела. Эмоционально он почувствовал облегчение от того, что больше не получал предложений о помощи в смерти, как бы это ни было любезно, его беспокоил прогноз голландских врачей, что в будущем опухоль сделает его жизнь «хуже смерти». В социальном плане дом был слишком маленьким для Уджала, его жены, их активного малыша, его матери и многих друзей, которые приходили навестить его каждый день. Табита смущалась из-за акцента своего британского, цеплялась за маму и говорила только на голландском языке. Положение кровати Уджала затрудняло уход за ним. Он колебался между двумя крайностями. Иногда держался за надежду жить до тех пор, пока Табита не пойдет в школу, вступая в торги с Богом, в существовании которого не был уверен, терпел боль, пытаясь выиграть очки. Порой задавался вопросом, был ли он трусом, убежав; стал ли он, отказавшись от эвтаназии, когда качество его жизни все еще терпимо, горем и обузой для людей, которых любил.