Искушение - читать онлайн книгу. Автор: Трейси Вульфф cтр.№ 74

Разговаривали ли мы друг с другом? Смеялись ли над одним и тем же? Ссорились ли? Последнее кажется мне наиболее вероятным, но по нему не скажешь, что тогда ему было так уж скверно.

– Ты помнишь, что я делала все эти месяцы? – шепчу я.

На его лице впервые отражается настороженность, как будто он опасается, что сказал слишком много.

И я это понимаю, правда, понимаю. Я знаю, все считают, что со временем я вспомню все, но я хочу знать это сейчас.

Он не отвечает на мой вопрос, но говорит нечто еще более интересное:

– Тебе очень нравится быть горгульей.

Теперь ладони становятся потными, и под ложечкой сосет от волнения.

– Чему именно я научилась? – спрашиваю я.

Меня гложет мучительная потребность это узнать.

– Что я могу делать?

– Почти все, чего ты хочешь. И если тебе нужно в этом убедиться, достаточно просто превратиться в горгулью прямо здесь. Тут полно места.

– Как это? Здесь? – Я оглядываюсь по сторонам. – В этой прачечной, куда может войти любой?

– Я могу тебе гарантировать, Грейс, что никто сюда не зайдет. Сейчас, субботним вечером, только тебе пришло в голову заняться стиркой. Прямо не знаю, восхищаться мне тобой или испытывать неловкость.

– Надо же. – Я сердито смотрю на него – Хорошо же ты меня вдохновляешь.

– Ты сама должна себя вдохновлять. Ведь, если ты не забыла, я твой враг.

– Как же, помню, – огрызаюсь я. – А если бы не помнила, видит бог, мне хватило бы и минуты разговора с тобой, чтобы просечь, что к чему.

– Вот именно. – Он окидывает меня взглядом с холодной улыбкой, которая кривит его губы, но не касается глаз. – Ну так как, ты что-нибудь сделаешь наконец или так и будешь торчать здесь всю ночь, жалея себя?

Эти его слова злят меня так, как не могло бы разозлить ничто на свете, и я с трудом заставляю себя не кричать, когда отвечаю:

– Ничего я не жалею себя!

Он смеряет меня взглядом с головы до ног и говорит:

– Ага, как же.

И я слетаю с катушек.

– Что мне нужно знать? – Я стискиваю зубы, так мне не хочется задавать ему этот вопрос. Но одно дело – гордость, и совсем другое – глупость. – Что именно я должна сделать, чтобы превратиться в горгулью?

– Ты уже знаешь ответ на этот вопрос.

– Да, но я не могу вспомнить его! Так, может, ты все-таки поможешь мне, вместо того чтобы просто бросаться банальностями в моей голове? – Я широко развожу руки.

Его, похоже, раздирают противоречивые чувства. Он явно не может решить, что сказать. Но, в конце концов, желание вырваться на волю, видимо, пересиливает все остальное, поскольку он говорит:

– Ты как-то сказала мне, что для тебя быть горгульей – это самая естественная вещь на свете. Что ты не можешь себе представить, как ты прожила семнадцать лет своей жизни, не чувствуя этого, поскольку это для тебя как дом родной.

Я проигрываю его слова в уме, сопоставляя их со всем, что чувствую сейчас, и они мне непонятны.

– Я в самом деле это сказала?

– Да, в самом деле.

«Как же я перешла от этого к уверенности в том, что быть горгульей – это для меня самая неестественная вещь на свете? Неужели я действительно столько всего забыла?» – думаю я, стоя посреди комнаты с закрытыми глазами и пытаясь заглянуть в себя. Но там не на что смотреть, кроме зияющей пустоты, которая была там все время.

– Это безнадежно.

Хадсон качает головой и берет меня за руки.

– Ты слишком стараешься, Грейс. – Мы смотрим друг другу в глаза. – Тебе нет нужды учиться быть горгульей. Ты уже это умеешь. Это часть тебя, часть твоего естества. И этого у тебя никому не отнять.

У меня такое чувство, будто он говорит не только о том, что я горгулья, а о чем-то большем.

– Что это значит?

– Не сейчас. Закрой глаза. – Я закрываю глаза, и он продолжает: – Сделай глубокий вдох и выдох. И попытайся добраться до той части тебя, которая скрыта в глубине. До той части, которую ты прячешь от всех.

Я так и делаю и вижу различные нити, каждая из которых тянется к отдельной части меня, к одной из тех ипостасей, из которых я состою.

К плюсам можно отнести то, что для того, чтобы понять, с чем я имею дело, мне достаточно потянуть за конкретную нить. За ярко-оранжевую, если речь пойдет о моей любви к чтению. За синюю, если речь пойдет об океане. За бирюзовую, если я захочу вновь услышать смех моей матери. За ярко-розовую, если я подумаю о Мэйси. А если я обращусь мыслями к Джексону, то за черную, а также за нить, которая сначала кажется зеленой, а затем делается все темнее и темнее, пока не становится черной. Я смотрю на нее и сразу же убеждаюсь, что это узы нашего сопряжения, хотя мне и непонятно, откуда я это знаю. Красная нить – для моих картин. Коричневая – для моих субботних прогулок с отцом. Есть также яркая синяя нить, сияющая, почти переливчатая – я пытаюсь взяться за нее, но какой-то голос предостерегает меня, веля не трогать ее. Вот великолепная голубая нить, которая – откуда-то я это знаю – относится к моей матери. Красно-коричневая нить, относящаяся к моему отцу. И даже аквамариновая нить – Ла-Хойя.

Этот перечень бесконечен, как и разноцветные нити, и я перебираю их все – включая те, назначение которых мне непонятно, – пока наконец не нахожу блестящую платиновую, скрытую в глубине переплетения всех остальных.

Интуитивно я понимаю, что это. Моя горгулья.

Честно говоря, я немного боюсь того, что могу сделать. Но от страха никогда еще не было толку, и он определенно не решит и эту проблему, а посему я просто тянусь к этой нити, затаив дыхание, с колотящимся сердцем.

И, едва коснувшись ее, ощущаю, как что-то резонирует внутри меня – это похоже на то чувство, которое я испытала, соприкоснувшись с магической силой Хадсона, когда пыталась зажечь свечи. Но это глубже, сильнее – это приливная волна, а то было всего лишь каплей, – и я чувствую, как эта волна накатывает на меня. Затапливает меня.

Часть меня хочет отстраниться, защититься, но уже поздно. Все обрушивается на меня, и мне остается только держаться и ждать.

Времени это занимает немного, секунду или две, хотя мне кажется, что проходит целая вечность. Начинается все в моих руках – начинается с тяжести, которая кажется мне одновременно и непонятной и вполне знакомой. Добравшись до моих плеч, она стремительно распространяется на торс, проникает в бедра и ноги и наконец доходит до шеи, подбородка, щек и макушки.

В то же время у меня начинает гореть спина, и это немного пугает, пока я не вспоминаю, что у меня должны быть крылья. Ну, само собой. А затем все это проходит, и я оказываюсь в прачечной Кэтмира в моей ипостаси горгульи – и ничто никогда не казалось мне таким странным. Таким чудным.