Не учли одного, что у Булата отряд тоже не пальцем деланый. Для Стася – мы теми же выродками, что людей жгли, остались. Дальше, думаю, все понятно. Боеспособность у Булата оказалась повыше. Напали внезапно, разнесли отряд в пух и прах. Потери страшные. Меня контузило, вот и взяли. Призрака. Отрицать что-то бесполезно было, я брата знаю. Да и надоела, по чести сказать, вся эта суета. Только повесить я ему себя не дал. Как видишь. Замерз самостоятельно. Так решил. Пусть одним грехом на душе Стаса будет меньше.
Дедушка Лю задумался, задумчиво пустил вверх струю такого же бесплотного, как и он сам, дыма, затем тяжко вздохнул и покачал головой на манер фарфорового китайского болванчика.
– Тязелая. Душа твоя. Отень твоя тязелая. М-да… Но тока светлая стороны больсе… Многа страдать надо, сьтобы свет отмыть. Мнооога! Нисего, не отчаивайся, Сирегей, ы время есь! Мноога время! Ветьность, Сирегей, ы ветьность!
Слова старика пробили колоколом, отражаясь и причудливо резонируя с воспоминаниями, с тем, что, казалось бы, плотно погребено под слоями других, менее важных, жизненных событий.
Пережитое вдруг воскресло из пепла, неся с собой свежую горечь, будто и не было четверти веки между нынешним бесплотным Сергеем и тем рубакой-парнем их тысяча девятьсот восемнадцатого года.
* * *
– Садись, коль пришел. Разговор у нас, товарищ командир, длинный намечается.
Сергей, ничуть не смущаясь тяжелого взгляда Булата, слегка помедлив, всем видом показывая, что он тут тоже не шестерка червей, плюхнулся на грубо сколоченный табурет и с противным скрипом подтянул его поближе, к затянутому красным плюшем командирскому столу.
Булат недовольно поморщился.
То ли звук ему не понравился, то ли лихое поведение визитера, однако Сергею стало как-то неуютно от дикого блеснувшего из-под бровей брата взгляда. Чтобы как-то скрыть свой невольный мандраж, Сергей закинул ногу на ногу и принялся демонстративно изучать отполированный носок своего мягкого артельного сапога.
– Папаха знатная у тебя. У кого отобрал?
Хоть и был голос Стаса ровным, но фартовый командир особого отряда внутренне сжался, почуяв угрозу не столько в содержании невинного по фронтовому времени вопроса, сколько в холодном безразличном тоне, не обещающем ничего хорошего. Чуя, что расклад по любому все ж на его стороне (спасибо неверной Мире!), улыбнулся нарочито безмятежно.
– Ребята поднесли. Командиру особого отряда, сказали, и папаха особая нужна. Вот и справили.
– А череп с костями вместо красной звезды тоже они присобачили? – Булат скривился в досадной гримасе, вытирая ладонью глаза от обильного пота.
– Ну, так. Со звездами многие ходят. Крестьянину или немцу-собаке почем знать, что за он, по его ли душу приехал. А с такой кокардой вопрос ясный: никто цацкаться не будет, руки в гору, либо – смерть. Наглядная агитация называется. Тысяча ненужных вопросов при одном моем виде отпадает. А ты думал, я такой шапкой дамочек на «фу-фу» беру? …Как некоторые…
– Я, Сергей, пока ничего не думал, – Булат попробовал прокашляться, но из груди вырывались лишь болезненные хрипы, не приносящие облегчения. – Тут евреи приходили, целая делегация, старички, спрашивали, кто такой у нас дерзкий в шапке с черепом? Вот и я задумался, кха-кха-хххххх, не ты ли?
– Такая у них доля – плакаться на каждом углу. Небось, кляузничали? Ох, ты ж… вижу! Точно – в тютельку! Э, брат, мой тебе совет: не слушай иудино племя. Продадут не за понюшку табаку. Опыт у меня имеется. У этих, по любому все виноваты, кроме их самих. Все брехня!
– А то, что погром в местечке устроили, тоже брешут? Золото, шмотки, провиант. Кто вычистил? По улицам без подштаников стариков и баб кто гонял? Девку пятнадцатилетнюю снасильничали часом не твои ли?
Сергей засопел, чувствуя, что любое неосторожное слово сейчас может вылезти боком и поправить замаячившую на горизонте беду станет невозможно.
Зыркнул мимо побелевших глаз Булата: спорить с кипящим яростью командиром сейчас равно самому себе мылить веревку. Уставился в пол, думал было промолчать.
Вот только злую шутку сыграл проклятый язык, не принимающий, видимо, брата за краскома и комполка.
– Погром, говоришь? Ясненько. Жалобщики, стало быть, навалили? Нехай! А я считаю – справедливо! Малая беда лучше большой. Пусть уж лучше евреев забижают, чем всех подряд… Те не овечки невинные, по правде сказать. Золотишко их, чужими слезами и потом намытое, грех не пустить по ветру. Ты, брат, за своих переживай, а у этих… Оглянуться не успеешь, обдурят мужичков и по новой мяском обрастут. Еврейчиков пожалел? А парней, что головы при штурме сложили, не? Не жалко? А выжившие право имеют. Война не мамкина титька: молочка не даст, а кровушки сколько хошь даст напиться. На фронте так: кто сам себя не сберег, тот и не прав.
– Может, и твоя правда, брат. Только ты свою правду до девчушки, чью жизнь твои герои сломали, донеси. До отца ейного, что на чердаке с горя повесился! До мамки, что умом тронулась, оттого что через нее твой взвод прошел… Как тебе такое?! Кха-кххххх…
Выйди, такой герой, на площадь и заяви: «Евреи – это ж не люди совсем, хоть облик людской имеют, а жиды. Посему будем их убивать, грабить и насиловать. А с остальными гражданами у нас мир, уважение и полное монпансье в шоколаде». Так?!
– Да не так! Но и по-другому – никак! Не будет иначе. Слабого гни! Чтоб у сильного мысли не было сопротивляться! Человеком хочешь остаться? Во! Фигу видал! Не выйдет! Кровь, говно, гной, понос, болячки, вши, страх! Вот война! Тот, кто человеком хотел остаться, в овраге догнивает. Его ж свои придушили по-тихому, чтоб своя совесть не зудела. Что? Не так, скажешь? Мало крови невинной на твоих руках? Так какого хрена на моих ее рассматриваешь?.. Хорошеньким он хочет… Порядочным… Где твоя совесть была, когда ты с моей бабой переспал? Чего уставился?! «…Твоя правда, брат». После такого сюрприза мне козел, что у жидов забрали на общественный кулеш, и тот роднее. Потому как он меньшая скотина, чем ты.
Был у меня брат, Стасем звали! Да на жаль, моль его посекла, труха одна осталась, Булат он… По виду да, орел! А внутри – тьфу! Гнилушка! Расстреляй теперь, если хочешь! Сила на твоей стороне, но – не правда. Правды нету за тобой! Что? Съел, братишка?! Падла ты…
Стас поджал губы, словно переваривая ведро помоев.
Сергей же вздернулся с табурета, сжал кулаки. Лицо его побелело и превратилось в восковую, жуткую, как у покойника, маску. Мышцы под гимнастеркой взбугрились и начали подрагивать. Был он в этот момент похож на дворового повидавшего виды кота, вздыбившегося дугой перед соперником в ожидании неминуемой драки.
Булат тяжело задышал, подавляя накатившую изнутри волну ярости.
– Торопишься, брат. Это второй вопрос, по которому вызвал тебя. Чтоб ты понимал. За спиной твоей бабу не кадрил, мысли такой не было. Сама пришла. Пробовал урезонить, но… ты знаешь Миру, не тебе рассказывать. Вышло так, как вышло! Стыда перед тобой нету. Разговор короткий. Была твоя, теперь – моя! Попробуй принять, зла и обиды не держи. Кабы не ее выбор, в ту сторону не посмотрел бы. Теперь – так!