— Перкуссия сердца.
— Давай сердце. Мне не нужны границы сердечной тупости, равно как и знания, где они находятся в норме. Мне нужно, чтобы ты научилась правильно перкутировать, — берет в свою ладонь мою руку и обхватывает мой палец. — Не забывай, что наносятся удары мякотью концевой фаланги, а не ногтем, по средней фаланге или сочленению между концевой и средней фалангой пальца-плессиметра. Запомнила? — чуть ли не шепотом интересуется Лукьянов, по-прежнему не отпуская моего пальца.
— Запомнила, — произнесла так же тихо, не узнавая собственный голос, и одернула руку.
Прикасаться к его обнаженному телу по меньшей мере — странно. И дико, просто до невозможности, раздражает то, что он имеет красивое тело. Это не дряблый старичок, над перкуссией которого не задумываешься.
— Палец-плессиметр должен плотно прилегать к перкутируемой поверхности. Я не кусаюсь, Аня, — с нажимом добавляет он, прижимая сильнее мой палец. Блин, делать на нем это реально трудно. Да соберись ты, тряпка! Глубокий вдох и размеренный выдох. Ощущения, что у меня от усердия выступил на лице пот! — Да расслабься ты. И не скручивай так пальцы.
Не знаю с какой попытки я удовлетворила Лукьянова. Кажется, это длилось вечность. Расслабилась я только тогда, когда «котик» произнес — засчитано. А вот дальше, когда я приступила к пальпации печени что-то определенно пошло не так. Слишком. Слишком много я трогаю Лукьянова в разных местах. Почему? Ну почему у него хотя бы не дряхлое тело? Ну или хотя бы пахло от него чем-нибудь неприятным. А еще лучше бы воняло. Так ведь нет же, на ощупь приятный. На запах — тоже. Хотя я совершенно не понимаю, чем он пахнет. Не сказать, что на нем чувствуется яркий парфюм. Но что-то определенно есть. Свежесть океана, блин. О чем я на фиг думаю?! Видать я действительно профнепригодна, иначе не могу объяснить почему я дышу как загнанная лошадь и сглатываю слюну так громко, что становится стыдно.
— Слюноотделение началось?
— Что? — перевожу взгляд на лицо Лукьянова. Черт возьми, он насмехается надо мной!
— Слюни еще не подтекают?
— Не понимаю, о чем вы, — краска в очередной раз моментально приливает к лицу. Куда уж еще, блин. Я сейчас лопну нафиг. Какой позор. Ну, красивое у него тело, ну и что? Давай же, соберись, Анька! — Да и если уж следовать вашим правилам, тогда выражайтесь правильно. Сиалорея. И нет, я ей не страдаю, — уверенным тоном отвечаю я, мысленно гордясь собой, а именно тем, как непринужденно это произнесла.
— О, как. Ты меня однозначно сейчас уделала. Значит слюньки не текут?
— Вы мне мешаете и не даете сконцентрироваться.
— Ну, конечно, ты не можешь сконцентрироваться, так как вся во мне, а не в пальпации и перкуссии.
— Я вся в вашем соске, — о Господи! Это я сейчас произнесла?!
— Боже мой. Такого мне еще не говорили. А что он какой-то особенный?
— Нет. На нем просто большой волос. А меня всегда раздражают волосы в ненужных местах, — мда… все-таки башкой я тогда однозначно стукнулась с последствиями.
— Брехушка, — усмехаясь, произносит Лукьянов и обхватывает мою ладонь. — Контролируй ею мой вдох и выдох и не бойся делать вот такие движения, — Господи, пожалуйста, отправь меня чудесным образом домой. Скорее! — Давай, смелее. И левую руку зафиксируй сильнее, я не сломаюсь, не бойся.
— Что вы делаете? — наконец спрашиваю я, когда он не отпускает мою правую руку, по-прежнему ее сжимая.
— А что я делаю?
— Вы трогаете меня и задерживаетесь больше положенного. Зачем вы так сжимаете мою руку?
— Я показываю, как надо.
— Я поняла, как надо, — вырываю правую ладонь. — И вообще, у вас должны быть руки на груди.
— Уже там, — как ни в чем не бывало спокойно произносит Лукьянов, убирая свои руки. У меня же не только лицо горит, но и сердце пляшет так, как будто у меня мерцалка.
Сколько продолжались индивидуальные уроки от Лукьянова я не знаю. По моим ощущениям — нескончаемо долго. Я вскочила как ошпаренная, когда он тихо произнес «достаточно» и чуть ли не выбежала из его кабинета как последняя невротичка.
Я даже не помню толком, как прошел оставшийся рабочий день. На Лукьянова я вообще не смотрела. Уткнулась в истории болезни и заполняла какую-то ерунду по его поручениям.
Из больницы я фактически сбегала, пусть и с полного разрешения «котика». Вот он жирный минус отсутствия своего авто. Правда, ковылять на своих двух не так уж и страшно. Есть вещи и пострашнее. И это я вовсе не о видео.
— Садись, подвезу, раз без машины, — резко оборачиваюсь на уже хорошо знакомый голос. Изыди!
— Спасибо, не надо. Мне не домой.
— Сказки будешь маме рассказывать. Садись, давай, тут нельзя стоять.
— Я к вам не сяду, — уверенно бросаю я, оборачиваясь по сторонам.
— А я настаиваю. Садись.
Ай, блин, ладно, не сожрет же он меня. Обхожу машину и сажусь на переднее сиденье. На удивление всю дорогу мы едем молча. Нарушает тишину сам Лукьянов, когда интересуется, где именно мой дом.
— Спасибо, что подвезли. И за видео спасибо. В смысле, что помогли его удалить.
— Я, кстати, забрал твои пироги. Надеюсь, хоть твоя матушка меня не отравит.
— А вы руки мойте, прежде чем совать их в рот.
— Обязательно, — ухмыляясь, произносит он.
— До свидания, — дергаю за ручку, а она ни в какую не поддается. — Откройте дверь.
— Я ее не закрывал.
— Да что вы говорите?! А почему она не открывается?
— Понятия не имею, — сглатываю, как только Лукьянов наклоняется к ручке и как будто нарочно касается меня. — Ты нажала на блокировку, — шепчет мне на ухо. Блин, блин, блин! Что за фигня? Щелчок и Лукьянов открывает мне дверь. — До свидания, Аня.
— До свидания, — еле слышно произношу я и быстро выхожу из машины, непозволительно громко хлопнув дверью. Что, черт возьми, со мной происходит?!
Глава 21
Я напоминаю себе невротичку, нервно постукивающую пальцами по ноутбуку. Несмотря на то, что на часах половина двенадцатого, сна ни в одном глазу. Мне бы думать о мести для Яны, которая упорно молчит в ответ на мое сообщение, или хотя бы о Егоре, который так или иначе явился виновником того, что его подружка мне подгадила, вот только ни о Яне, ни о Егоре думать не получается. Да и Юсупова я, по сути, не виню. Женское коварство не поддается контролю со стороны мужчин.
Ощущение, что после активного лапанья Лукьянова, у меня до сих пор горят руки и в подушечках пальцев как будто что-то колет. Просто невыносимо. Это меня моя совесть колет и жрет. Ибо не фиг думать о том, о ком не следует. Куда не взгляну — повсюду Лукьяновская морда. Ну и не только она. Пытаюсь представить его с дряхлым телом, огромным животом и отвисшими старческими сиськами, но вместо этого все равно крепкое тело и кубики. Я ведь совершенно не падкая на такие банальности. Меня даже во время просмотра фильмов никогда не прут мужские тела. Напротив, раздражают, как они их чем-то намазывают и всячески демонстрируют перекачанные мышцы. Да, оценивать любого человека — нормально, как и мысленно представлять, что ему исправить в той или иной области, но быть зацикленной вот уже несколько часов подряд — это ненормально. Также ненормально, как осознавать то, что он ко мне подкатывал. Ведь покатывал? Или это глюк на фоне стресса, и Лукьянов вовсе не трогал мои руки больше положенного? Но ведь в машине точно специально меня касался. Блин, блин, блин!