Плата за успех. Откровенная автобиография - читать онлайн книгу. Автор: Анастасия Волочкова cтр.№ 11

Этому поспособствовала шумиха вокруг того ужасного случая, когда в художественного руководителя балета Большого театра Сергея Филина плеснули серной кислотой. Очень много было разных инсинуаций вокруг всего этого, заодно и Колю туда приплели, ну как же без этого. Дескать, у них плохие отношения были. Как будто из-за плохих отношений можно выплеснуть серную кислоту в лицо. Воистину они судили по себе. Обвиняли тогда много кого, уж больно удобный случай был для сведения мелких счетов. И отличный шанс подпортить репутацию неугодным. А в итоге сел за это преступление ни в чем не повинный талантливый артист Павел Дмитриченко, которого просто подставили…

Вообще, конечно, дыма без огня не бывает, и многое в Большом театре связано с так называемой гей-тусовкой. И для мальчиков, которые не обладают огромным мешком денег, всегда открыт второй способ попасть в театр… через постель. Звучит гадко — но это тоже правда. С этим было связано и немало забавных случаев, как ни странно. Чтобы не заканчивать главу на такой скорбной ноте, расскажу один из них. Произошедшую с моим партнером Женей Иванченко. Когда он работал в Большом театре, у нас с ним была общая массажистка, Люда из Донецка. Такая крепкая мускулистая женщина. И стриглась всегда коротко, «под горшок». И вот она как-то сидит в гримерной, спину ему массажирует, а сама находится спиной к входной шторке. Вдруг эта шторка открывается, заглядывает Сережа Филин и говорит: «Ой мальчики, извините, я совсем не вовремя…» И исчезает. После этого Женя полушутя-полусерьезно говорил: «Настя, я теперь боюсь после спектакля ходить с ними в общий душ. Меня же уже „застукали“». А вообще это в Большом театре почти нормой было.

Ну а я… а что я? Я перестала танцевать балеты в Большом театре, положила балетные пачки на диван в своем доме, и нет у меня никакой ностальгии по «былым временам». Мне ведь некогда особенно расслабляться. Хотя я знаю, как заканчивают танцевать многие балерины. Большинство из них просто не знают, чем теперь заняться. Хорошо если кому-то удается стать педагогом, продолжить свой творческий путь уже на этой стезе. А сколько бывших балерин вообще закончили свою жизнь в нищете и забвении? Нет, мне грех жаловаться. Я всегда была слишком разносторонней, чтобы зацикливаться на чем-то одном, чтобы уход из театра стал для меня крахом всех надежд. И о Большом театре стараюсь вспоминать только хорошее. Работу с Владимиром Васильевым, Екатериной Максимовой и моим ангелом-хранителем, гениальным Юрием Григоровичем… Постановка Борисом Эйфманом спектакля «Русский Гамлет» — это, наверное, самый любимый мой балет из тех, которые я станцевала в своей жизни. И Эйфман, несмотря на все препоны, добился того, чтобы премьеру танцевала именно я. Репетиции с великой Майей Плисецкой, а еще больше душевные разговоры с ней в гримерной… Балеты «Конек-Горбунок», «Кармен» на музыку Родиона Щедрина, ее мужа, которые я танцевала на их юбилейных вечерах… И огромной радостью для меня стало то, что абсолютно все эти люди поддержали меня в трудную минуту, когда на меня началась травля.

Все это навсегда останется в моей душе. Как и в Мариинском театре, в Большом я в итоге станцевала все, что хотела. Поработала с великими педагогами и снискала свою часть славы и рукоплесканий восторженного зала. И, пожалуй, здесь тоже уместен мой любимый жизненный девиз: «Ни о чем не жалей». Ведь эта часть моей жизни тоже, наверное, плата за успех…

Это самая тяжелая для меня глава. Многое из того, о чем я собираюсь написать, никогда мною не произносилось вслух и я до сих пор не уверена, можно и нужно ли это делать. Надеюсь лишь, что моя любовь к моей маме позволит мне описать все, что меня волнует, максимально бережно. Но и молчать больше нельзя — от моего молчания всегда становилось только хуже. Значит, придется рискнуть. Но знайте, все, что будет изложено на страницах этой главы, пусть и написано кровью моего сердца, но пропитано любовью и уважением к моей матери.

Ах, мама, мама… Ты столько лет была и остаешься самым родным и близким мне человеком. Поэтому и рассказывать о тебе очень трудно.

Все-таки какие бы сильные чувства не связывали меня с моими мужчинами, как бы много душевных сил, а во многих и денег, я не вложила, все равно это не сравнить с тем, что значит для меня моя мама. Я уже давно и сама мать, поэтому точно знаю — пуповина, связывающая ребенка с матерью, не исчезает после того, как ее перерезали ножницы акушера. Она продолжает существовать и разорвать ее очень трудно, даже если долго пилить ржавым инструментом, как порой делала моя мама под влиянием нечистоплотных советчиков.

Если начинать с самого детства, то я безумно благодарна своей маме за то, что она за руку привела меня в Мариинский театр в пять лет. Но в то же время, зная себя и оглядываясь на весь свой опыт, на всю свою духовную составляющую, я вынуждена сказать: «Мама, когда ты говоришь, что я обязана тебе всем, что у меня есть, иногда мой внутренний протест против значения этих слов затмевает чувство признательности к тебе». Я была рождена балериной. Это мое предназначение. Не найти слов, чтобы описать ту благодарность, которую я испытываю к тебе за ту помощь и ту поддержку, что ощущала от тебя многие годы! Но если бы мама не привела меня в Мариинский театр, то я увидела бы балет по телевизору, или взглянула бы на картины Дега с изображениями балерин — и моя судьба так или иначе нашла бы меня. Сейчас же картины Дега и французского художника Пуссена, да и мои портреты, написанные питерским художником, украшают в виде фресок стены моего дома. В любом случае я свято верю, что чуть раньше или чуть позже я вышла бы на тропу, которая ведет к сцене, все равно рано или поздно, так или иначе, стала бы балериной. Это мое глубочайшее убеждение.

Но конечно, пока я была маленькой, ходила в садик, потом в школу — мама была моя главная и самая верная опора. Она все время заботилась обо мне и повторяла, что я родилась в рубашке, а значит, просто обязана стать счастливой. Наверное, она была в чем-то права — учитывая, из скольких испытаний я смогла выйти живой и с не покалеченной психикой я понимаю, что меня, видимо, действительно что-то оберегало. Впрочем, возможно, моя та самая счастливая рубашка — это просто мой персональный ангел-хранитель.

Помню, как мама читала сказку про Дюймовочку, и когда в ней начиналось что-то страшное, я всегда прижималась к ней и умоляла: «Мамочка, читай погромче!» А когда стала старше и уже училась в балетной школе, мама снова читала мне вслух, но уже не сказки, а учебники по истории и другим предметам. Потому что я училась с утра до вечера, по полтора часа добиралась из школы на автобусах и буквально засыпала на ходу. Самой читать у меня иногда уже просто не хватало сил. Впрочем, я и под ее голос засыпала и сквозь сон бормотала: «Мамочка, можно потише, пожалуйста». Или того хуже, «А можешь читать про себя?»

Мама, как я уже говорила, привела меня в театр, отдала учиться балету, а потом, когда сказали, что у Волочковой нет данных, она по совету художественного руководителя Вагановского училища наняла частного педагога. Это была русская балерина, ученица Агриппины Вагановой, Эльвира Валентиновна Кокорина — женщина, которой я невероятно благодарна за свою профессию, за свой профессионализм и за свою выучку. Настоящей балериной меня сделала скорее она, а не те педагоги, которые учили официально. Я подробно описала все это в других главах.