Тень ивы - читать онлайн книгу. Автор: Александр Курмузаков cтр.№ 73

Жнец, улыбнувшись в ответ на предложение друга, попросил остановить длинную машину у ближайшего тротуара и, освобождаясь от рук приятеля, попытался открыть дверь на ходу. Только тогда Алексей дал знак водителю, и стрейч подрулил к обочине.

– Да что случилось-то, Костя?

Жнец, сделав рукой под козырек, все так же улыбаясь, теперь уже от приятно холодившего ночного ветра, пошел поперек газона к платформе электрички белорусского направления, которую хорошо помнил по временам своей юности. Вот-вот должна подойти первая электричка в сторону дома – если, конечно, электрички еще ездят.

***

Попасть в Манеж безо всякого пригласительного оказалось проще ожиданий: не та фигура Ничегов, чтобы на него билетов в кассе не было. Ни тебе телевизионщиков, ни фуршета на входе, ни тебе поклонниц, ни учеников. Да и сами экспонаты, в которые вглядывался Жнец, зарулив в первый же закуток, конечно, не для «рассказов о прекрасном» по телевизору.

Иконка Спаса 18 века под бронированным стеклом, размером с ладонь, которую Ничегов где-то нашел и отмыл, как полагал Костя. «Отреставрировал», как значилось в «сопроводиловке» на витрине, излишне подробной и занудной на вкус Жнеца. Еще святые лики, простые, как фотографии на паспорт, бронзовые фигурки Петра и Павла, мелкая пластика, в слое патины, округлые и неброские фигурки. «Тут поклонниц не жди, – рассудил Жнец, – это тебе не панно 26 на 8 метров с двумя сотнями вроде бы портретов – иллюстрация к телефонной книге! Или голые как бы Гоголь с как бы Пушкиным, пристроившиеся с двух сторон к как бы Лесе Украинке, – там люди бы стояли в очереди. «Жесть» – говорили бы про первое, «прикольно» – говорили бы про второе. Хотя и первое и второе – это то же самое, что делают Гоголь и Пушкин с Лесей, только тут вместо Леси – мозги народа, а вместо Пушкина – собственно модный автор».

В зальчике побольше, выгороженном в центре, народу уже побольше, тут и работы понятные – собственная живопись юбиляра, правда, тоже без претензий, ордам любителей «Брюллова наших дней» или русского Рене Магритта явно не сюда. Пейзаж, натюрморты с полевыми цветами, портреты – во всем умиротворение и спокойная сила. В цвете, в композиции, в выборе места, времени, освещения.

Были и новогорские пейзажи, и портрет дьякона Прокопия, которого помнил по монастырю Костя, много портретов стариков, старух. Он оглядел зал и понял, что про учеников был неправ: большинство посетителей как раз и были парни и девчонки возраста студентов, с той характерной особенностью в манере одеваться, в которой сразу узнаются студенты-художники: небрежно, просторно, просто.

Он не заметил Ничегова или кого-то еще, кого знал, но увидел ту, что искал: вся стена напротив была увешана работами, запечатлевшими Катю.

И от этих разных, но несомненно очень живых образов перехватило дыхание, и Жнец не сумел бы ответить – от радости или боли.

Во-первых, два чудесных портрета Кати с очень характерным поворотом головы и точнейшим по сути выражением лица, вмиг перенесли Жнеца в давнее новогорское лето.

Цепкости его взгляда вполне хватило, чтобы убедиться: эти портреты рассказывали про Катю то, чем она жила во времена, когда они были вместе.

Куда там его рисунку, который обнаружился вчера и который, к его стыду, он про себя признал и похожим, и стильным, и даже внутренне растаял от слов мамы, оценившей его рисовальный дар.

Он увидел горящие в окнах отражения заходящего солнца, лежащие на ее волосах, увидел, как она меняет движение реки прикосновением ноги, – волны, струящиеся вдоль берега, сменяются расходящимися кругами и приводят в движение ее лицо. Он увидел в портрете блестящие от дождя гранитные валуны у ворот монастыря, которые оттеняли хрупкость Кати всякий раз, когда она проходила мимо них. Он увидел доверчивость мира. И доверчивость Кати этому миру. Доверчивость от слова «вера». Портреты рассказали об открытости Кати каждому движению мира ей навстречу, без малейшего подозрения, что силы небесные или дела земные могут хоть в чем-то принести ей вред.

Он узнал про Катю то, чего, конечно, не знал, но что знал, оказывается, Ничегов. И только ли знал! Угрюмый и молчаливый Ничегов, из-за бородищи или по другому поводу казавшийся стариком еще тогда, любил Катю, и это только, пожалуй, и объясняло гениальность его портретов.

***

Но если и досадовал Жнец сейчас, стоя перед этими картинами, то не потому, конечно, что он был ее возлюбленным, а открылась-то она другому. Он понял – почему Егор Ничегов не хотел приглашать на выставку именно его. Портреты Кати – портреты близкого человека, сделанные близким человеком. И берег новогорской речушки Блиски, к которому плыл Жнец с таким вдохновением в своих тюремных снах, оказался теперь не песчаным откосом с гнездами ласточек и птичьим гомоном, а скользким гранитом холодной и пустынной набережной.

«Я уезжал все дальше, без оглядки, на мглистый берег юности моей», – припомнилось ему, – хотя стремился как раз обратно. С оглядкой. С пошлой попыткой вернуть невозвращаемое».

Обратно. Движение обратно – это всегда или убийственно, или спасительно.

Он заспешил к выходу, уже решив, куда ему пора отправиться. Досматривать выставку, со всех сторон очень убеждающую: любимая тобой девушка выбрала талантливого человека, занимающегося своим делом, – он не мог. То, что Катя – любимая, Жнец почувствовал именно теперь.

Ему помешало движение большой группы людей на входе – приближалось время торжественного открытия выставки, мелькнули фотовспышки, перед входящими суетились люди с видеокамерами, за которыми Жнец увидел Ничегова, почти не изменившегося, если не считать, что волосы и борода его стали однородно седыми. Он вошел в компании мужчин тоже по преимуществу почтенного возраста и одной женщины, державшей Ничегова под руку. Кати Румянцевой. Всю простоту, даже небрежность внешности мужчин этой группы возмещал вид этой женщины, возвышающейся над другими на полголовы и оттого заметной отовсюду. И это выглядело как объяснение: я живу по-своему, не от расцвета к увяданию, например, а от расцвета к еще большему расцвету. На платье темного, едва различимого ультрамаринового оттенка свободно лежали светлые волосы, поблескивающее ожерелье обхватывало открытую шею, а приветливая белозубая улыбка призывала никого не забывать, что это праздник.

Праздник, на который его не пригласили.

Пока Ничегов, поддерживаемый Катей под руку, отвечал на вопросы длинноволосого парня, державшего перед ним микрофон, Жнец, отвернувшись к экспозиции, попытался протиснуться к выходу, но уже у самых дверей Катя его заметила.

Он увидел краем глаза, что она помахала ему поднятой рукой с зажатой в ней сумочкой и, убедившись, что она смотрит именно на него, постарался выйти на улицу как можно быстрее.

Самое главное, чего ему хотелось бы избежать сейчас – это участия в этом замечательном празднике, наверное, даже семейном. И этому празднику аккомпанировать. Или что-то в этом празднике нарушить.

До ближайшего места остановки машин он решил добраться, перепрыгнув через довольно высокие гранитные перила крыльца, и, оказавшись на обочине улицы, услышал Катин голос: