Тень ивы - читать онлайн книгу. Автор: Александр Курмузаков cтр.№ 30

– Например.

– Соревнований нет. Сейчас ведь день-деньской, – Костя подошел к балкону, выглянул. – Но попытаться представить себя вашим мужем заманчиво.

– Не стоит.

– Тогда и чай не стоит. А эта косметология, – он показал на журналы,– это увлечение? Или ваша красота имеет медицинское происхождение?

– Не сомневайтесь. Работа скульптора.

– Талантливый скульптор. А вот это, – он указал на баян. – Откуда эта экзотика?

– Из детства.

– Вы играете?

– Вы тоже.

– Нет, что вы, я в музыке деревянный.

– Давайте попробуем. Садитесь сюда. Та-ак.

Она усадила его на диван слева от себя и, растянула меха так, что левая клавиатура оказалась на его коленях, а правая – на ее. Взяла его пальцы в свои, показала простой перебор в левой клавиатуре.

– Повтори!

Он попробовал.

– Отлично! И еще вот эту лямку тянешь, туда-сюда. Знаешь выражение «тянуть лямку»? Это про баян!

Тут она заиграла правой рукой, то ли чарльстон, то ли твист, какую-то знакомую, беззаботную мелодию, кивая ему головой и задавая ритм.

– На баяне можно играть стоя, – Роксана поднялась, накинула баянную лямку на плечо, продолжила играть, подтанцовывая под свою мелодию, – лежа на спине, – она откинулась на спину. Когда ее голова коснулась колен Кости, она проворно поднялась. – И даже стоя на голове можно играть, – переводя дух и снимая с плеча баян, сказала Роксана, – но для этого нужна немного другая одежда. А то много эротики будет.

– Не думаю, что может быть больше эротики, чем я видел сегодня.

– Ты о ком?

– Я о тебе.

– Да? И когда же это, интересно?

– Все время.

– Нет, Костя, это не эротика. Знаешь, есть два типа яркости. Первый: зебра с самым контрастным рисунком быстрее всего привлечет жеребца. Второй: саламандра самой яркой окраской отпугивает наибольшее количество хищников. Чтобы ее не слопали. Я – второе.

– Я-то не хищник.

– Рассказывай! И кто же ты?

– Скорее, жеребец.

– Не замечаю, – она приблизила к нему лицо и вдруг лизнула его подбородок и губы.

– Снимаю обувь? – спросил Жнец.

Тогда его влечение к Роксане касалось прежде всего тактильного любопытства, влечения осязания. Пальцы хотели коснуться ее кожи на тыльной стороне плеча, спины, губы тянулись к ключице и ниже, к груди. И надежды оправдывались – там встречалось то, что грезилось, ожидалось: ровность, округлость, движение навстречу.

В любовном действии, в том, самом первом любовном соединении, не было ни податливости, ни напора, а одно только понимание всякого его мысленного или инстинктивного движения. Он осознал только, что давно не влекло его к женщине так, как в тот самый раз, словно подростка, и роль его была примерно такая, как в его перебирании кнопок на баяне левой рукой, но мелодия в конце концов сложилась очень радостная.

Не одеваясь, не отлучаясь в ванную, что само по себе сковывало Жнеца, они продолжали странный и длинный любовный обряд. Она облизывала его, отпрянувшего от ее лона, как кошка облизывает котенка с санитарной целью. А вместе с тем это было началом следующего соединения, потому что он предоставлял ей себя, а она, не торопя его, ничем не понуждая его к продолжению, деликатно подводила его к горячему желанию, ищущему в ней разрядки.

Потом стало темно и вместе с тем темно не стало.

Потому что одним из сопровождений их телесных удовольствий был свет, возникший по углам пространства, в котором они обнимали друг друга. Свет менял оттенки, наплывая от дали к ним, усиливался и тем ярче блистал, чем более яркими были их ощущения в этот момент. Словно бы позволяя Косте и Роксане видеть подробности причудливых сексуальных композиций, составленных их телами, и принуждая не останавливаться в поиске все более и более искусных и возбуждающих сочетаний.

Отвечая себе на вопрос, почему Роксана стала, по существу, инициатором их сближения, Жнец сначала решил, что это способ ответить на какую-то обиду ее мужу.

Про мужа было известно, что он человек на спортивной ниве весьма состоятельный, родители его живут в Германии, где отец владеет вполне успешным бизнесом в сфере промышленного дизайна, и что они очень ждут, когда Роксана с мужем Михаилом по фамилии Пиднель переедут к Пиднелям-старшим.

Поначалу, когда он смотрел на нее, когда можно стало смотреть не отрываясь, разглядывать досыта, не боясь вызвать неудовольствие, его удивляла одна вещь. Она говорила или слушала с тем выражением лица, какое бывает, когда человек думает о чем-то другом. Может, о ком-то другом. В ее повадке, движениях была непринадлежность кому-то одному, этому месту, этим обстоятельствам – так тогда казалось

Может быть, тоска по Михаилу, этот плакат турнира, который висел на видном месте. Может быть, невозможность уехать в Германию, о которой напоминала коллекция фамильных гербов Северной Германии, заполнявшая еще одну стену комнаты. Коллекцию регулярно пополнял Мишин папа, покупавший их, как сообщила Рокси, за землятресенные деньги на аукционе в Гамбурге.

Но вот муж Михаил приезжал с очередного турнира своей подопечной, очень ненадолго, оставляя след в виде платья или пальто от «Сhanel» или колье «Bvlgari», – он как-то предпочитал эти марки – и тут же Рокси звонила: «Он уехал. Я еду к тебе».

У него дома ей нравилось больше – его дом был, во-первых, большим, во-вторых, полон всяких мелочей, которые Роксана рассматривала часами. Это были рисунки и живопись на стенах, в папках, в багете и без, макеты зданий, голографические модели вроде Люксембургского сада, керамика, мелкая пластика, которую Жнец тоже пробовал покорить. Да что только не хранило там следов увлечений Кости: расписные шторы из дорогущего шелка, лазерный проектор с разработанной единственной объемной инсталляцией – рощи с шумящей листвой, вывески, куски витражей, объемное цветное стекло.

– Хохол, – говорила про него Роксана, хотя он числил себя за потомка казацкого рода, – съесть не съел, но все надкусил.

Правда!

Ей нравилось, когда он заводил в большом холле второго, и последнего этажа своего дома это лазерное представление с шумящими деревьями: в темноте возникали деревья одно за другим, сначала маленькими тонкими прутиками, потом наливались, тучнели, росли, несколько более зеленые, чем в природе, возникал ветер, разбрасывая ветви в разные стороны. Тени от длинных ветвей ложились на темные стены, создавая причудливой формы пятна, и тут же их смывали, чтобы создать новые, снова неповторимые. Он смотрел обычно именно на тени, а ей нравилась именно роща, которая, постояв не больше минуты в зелени, начинала сбрасывать листву, и скоро только черные стволы лип и красные и желтые плети ив оставались в минуту назад живой роще.

Рокси прижималась к нему еще ближе и говорила что-нибудь вроде: