Отмахнувшись от ее застенчивых и вежливых возражений, он достал из дорожного погребца два кубка, небольшой серебряный кувшин и разлил вино по кубкам.
– Вы так добры ко мне! – с признательностью сказала девушка, принимая кубок и поднося его к губам, и спросила с веселым любопытством: – А как вы догадались, что я впервые в Англии?
Она вопросительно посмотрела на епископа, а тот обратил внимание, насколько переменчив цвет ее больших, чуть удлиненных глаз. Под яркими солнечными лучами они казались лазурными, сейчас в приглушенном свете носилок ее глаза остались яркими, но стали темнее, в них, как в морской воде, смешались синие и серебристые оттенки. «Что за прелестное создание!» – подумал епископ и, сделав глоток, отставил кубок.
– Как я догадался? – переспросил он. – Пей вино, дочь моя. Только тот, кто незнаком со здешними нравами, рискнет отправиться в путешествие по этим краям без охраны, по лесам, да еще станет удивляться неприветливости простонародья, которое в большинстве своем саксонского происхождения. Ведь саксы, а саксы Средних земель в особенности, не жалуют тех, кто обращается к ним на французском языке. Для них он остался языком завоевателей.
– Неужели вы говорите о походе герцога Вильгельма? – изумленно воскликнула девушка. – Но ведь с тех пор прошло больше полутора веков!
– Слишком малое время, чтобы покоренный народ смог забыть о былой независимости, дочь моя, – вздохнул епископ. – Требовать от этих людей любви так же глупо, как требовать от лошади, чтобы она полюбила кнут. Но требовать от них повиновения можно и должно. То, что они позволили победить себя, свидетельствует об их неспособности быть свободным народом. Наши законы и порядки, привнесенные в их жизнь, – благо для них. Эти законы усмиряют их дикий, необузданный нрав. Те, кто понял, смирились. Те, кто еще не понял, огрызаются, подобно строптивым псам. Но придет и их черед понять, что они отталкивают не столько строгую, сколько заботливую руку.
– И так во всей Англии? – тихо спросила девушка.
– Да, дитя мое, – печально подтвердил епископ, – особенно сейчас, когда в королевстве нет твердой власти.
Девушка поежилась, словно от холода, и покачала головой, размышляя над словами епископа.
– А почему именно Средние земли особенно опасны для таких, как я, для кого язык Франции – родной язык? – спросила она.
– Видишь ли, дочь моя, – обдумывая ответ, произнес епископ, – я рассказал тебе о тех, кто смирился, и о тех, для кого эта пора еще не настала. Но есть и третьи – те, кто не смирится до самой смерти. Свобода и независимость – их идолы, которые ничем не лучше грязных языческих идолов. Такие не огрызаются тайком, не ропщут, выполняя повинности. Они берутся за оружие и погибают, так и не выпуская его из мертвых рук. И вот таких нет смысла увещевать, напрасно тратя время. Их следует выжигать каленым железом, как заразу, уничтожать, как заболевших чумой, ради здоровья и блага остальных. Неразумные строптивцы, они приносят много вреда нам и еще больше своим собратьям, препятствуя тем жить спокойной и добродетельной жизнью, привыкнуть к подчинению законам и послушанию сеньорам. Они пренебрегают традициями, которые необходимы людям, чтобы мир оставался упорядоченным. Преступая моральные законы, они превращаются в диких зверей и губят свои души, думая, что служат свободе. Они проливают кровь, посягают на чужое добро, развращают девиц. Морок независимости застилает им глаза и опьяняет умы. Они скорее умрут, чем откажутся от этого морока! И они умирают, дочь моя. Закон отвергает их, они оказываются вне закона. Их вправе убить любой, но как же непросто их убить!
– Мессир, – еле слышно сказала девушка, – странно слышать из ваших уст призыв к жестокости. Вы словно желаете смерти этим заблудшим, а не спасения.
Епископ задумчиво посмотрел на нее, не рассердившись за робкий упрек.
– Смерть и есть спасение для них, дочь моя, – ответил он. – И чем более жестокой будет смерть, тем больше грехов они искупят на эшафоте своими страданиями. Да, тело пострадает от мук, но муки тела спасут грешную душу.
– Страдания тела, – эхом повторила девушка и вскинула на епископа вдруг повлажневшие глаза. – Вы уверены в том, что этим людям неведомы и страдания души?
Сухой отрывистый смешок прокатился по горлу епископа. Его тонкие губы презрительно покривились:
– Как ты снисходительна, дочь моя! Но это только по неведению. Я стал рассказывать тебе об этих людях, потому что ты спросила меня, чем так опасны Средние земли. Так знай же, что в лесах Ноттингемшира обитают знаменитые разбойники, именующие себя вольными стрелками. Их предводитель из графского рода Рочестеров, известный как господин Шервуда, является подлинным воплощением образа, который я сейчас описал тебе.
– Мне известно о шервудских стрелках! – оживилась девушка. – Мы во Франции много слышали о том, кого называют первым лучником Англии. Но неужели он так ужасен?
– Ужасен? – переспросил епископ и усмехнулся: – Внешне, дитя мое, он весьма привлекателен и, наверное, разбил немало девичьих сердец. Но его душа – настоящая бездна мрака, в которой гнездятся все пороки, существующие на этом свете!
– Как же так? – растерянно спросила девушка. – Ведь вы сами назвали его графом, а имя Рочестеров известно во Франции как имя одного из самых благородных родов. Может быть, цепь случайностей вынудила его вести жизнь вне закона?
– Цепь случайностей – уже закономерность, – отрезал епископ, – а его благородное происхождение в данном случае не достоинство. Напротив, оно усугубляет падение. Тот, кто пренебрегает долгом, налагаемым титулом и знатным рождением, преступен вдвойне!
– Неужели в нем нет ни одного достоинства? – с неожиданной печалью спросила девушка, с волнением прижав ладонь к груди.
Епископ украдкой проследил глазами движение ее руки, окинул взглядом высокую грудь, на которую легли длинные тонкие пальцы, и его глаза подернула пелена тумана.
– Достоинство? – сказал он внезапно севшим голосом. – Я понимаю твое волнение, дитя мое. Сколько тебе лет?
– В марте минуло пятнадцать, мессир.
– Я думал, ты на год старше: высока ростом и хорошо сложена! Но тогда тем более – в твоем юном возрасте еще кажется, что тебе под силу возвести на трон Добродетель, чтобы она правила миром. И в каждом человеке ты пытаешься видеть только хорошее, наивно полагая, что если и есть в нем дурное, то оно исправимо. Так вот нет, дочь моя! В этой душе ты не нашла бы ни одного проблеска! Низкий и подлый, забывший о рыцарской чести, закореневший в преступлениях – вот каков этот лорд Шервуда из рода Рочестеров! Твое счастье, что тебе удалось выбраться из лесов, не повстречавшись ни с ним самим, ни с его людьми. Окажись ты у них в руках, то быстро бы убедилась в правоте моего суждения о нем, ибо твоя участь была бы ужасна!
Девушка молча слушала его, грея в ладонях почти полный кубок, низко склонив голову так, что епископ не мог видеть выражения ее лица.
– Но что взяли бы с меня эти люди? – спросила она, пожимая плечами. – Несколько монет и мула? Едва ли такое добро представляет собой заманчивую добычу для знаменитого разбойника!