Падальщики. Непогасшая надежда - читать онлайн книгу. Автор: Айя Сафина cтр.№ 31

На базе люди эгоистичны и злы. Это неудивительно, в условиях вечной борьбы за выживание каждый сам за себя. Пример Тамары и Лехи убеждает меня лишний раз в широте русской души. Как бы я ни пыталась объяснить этот термин своим инакоязычным друзьям, не могу подобрать эквивалент для перевода. Душу мы понимаем по-разному. Приходится целые монологи на десять минут разводить, чтобы объяснить, что такое русская душа. Хотя, может, мои суждения расистски и все зависит от самого человека, а не от принадлежности к народу. Не знаю я. Да и вряд ли кто-нибудь даст четкое понимание, откуда берется милосердие.

Тамара с сыном приняли меня в свою семью сразу после смерти отца, а это доказывает, что мое командирство тут ни при чем. Лехе я благодарна до конца жизни, потому что в Падальщики меня именно он приволок, когда я была слишком разбита смертью папы, чтобы на ежегодном Распределении сделать выбор в пользу одного из четырех блоков.

Легавый выходит из-за угла, застегивая ширинку:

– Все хорошо. В раковину поссал, – говорит он.

– Я рада за тебя, – отвечаю я его излишней прямоте.

– Напомни, что там Федор хотел приготовить сегодня? – спросил Легавый.

– Что-то под загадочным названием «пицца».

– Это вкусно?

– Я так поняла, это что-то типа куска сухого теста, на который кидаешь все съедобное, что найдешь в холодильнике.

– Вот это подойдет?

Я беру из его рук коробку с надписью «Кисель плодово-ягодный». Я впервые читаю эти слова. Я не понимаю, что они значат.

– Черт его знает, но тут изображен какой-то красный плод. Наверное, что-то с помидорами? Берем!

Легавый складывает все в рюкзак. Мне кажется, что кроме помидора мы других овощей и фруктов не знаем. Просто помидор – смешное слово, запоминается легко. По-ми-дор. А к чему запоминать названия того, чем мы едва ли пользуемся? Я залезла в следующий ящик, там тоже было пусто. Кажется, и этот дом мы уже хорошенько вычистили. А потом мне на глаза попался какой-то бесформенный мешок, покрытый пылью настолько, что эта куча казалась сдохшей кучей мышей. Я не побрезговала поковыряться в пыли, я же Падальщик. Ковыряться во всем дохлом – наша суть. Мешок содержал в себе явно что-то увесистое, я стряхнула его и это оказался герметичный зип-пакет с банкой внутри. Я вытащила ее оттуда, стряхнула грязь и прочитала вслух.

– «Вешенки»… Не может быть!

Мой возглас такой громкий и внезапный, что Легавый схватился за рукоятку автомата.

– Ляха, твою мать!

– Прости! Но это – вешенки!

– Что?

– Вешенки! Грибы такие!

– А, ну ладно.

– Да ты не понимаешь!

Я буквально махаю рукой на Легавого и загребаю банку в сумку. Вот это свезло! Бывшие жильцы засушили порцию грибов и засунули в герметичный контейнер, в котором грибочки сохранились практически в том же виде, в каком их засыпали в банку!

– Когда мы жили на базе в Польше, мы часто по грибы ходили!

– Помню.

Наша база располагалась в лесу, и осенью грибы росли прямо возле базы. Даже далеко вглубь не надо было ходить.

– А потом папа готовил картошечку с вешенками! Помнишь? М-м-м! Вкуснотища такая невообразимая!

– Помню жареную картошку с грибами. Ничего так.

– Эх, Леха-Леха!

Я вздохнула. Легавому чужды сентиментальные воспоминания о приятных событиях. Ему та картошка просто пищей служила, съел и не запомнил, пошел дальше работать. Он меня на три года старше, и его с детства привлекали к мужским работам. А я ждала тарелку с золотой маслянистой картошечкой и черными вешенками, как праздник! А с укропчиком или зеленым луком так это наичистейшим блаженством было! Прямо наркотик какой-то! Какая досада, что сейчас зима. Со свежей зеленью картошка с вешенками была бы восхитительной! Эх, надо бы у Федора поспрашивать, может, завалялись пара клубней где-нибудь в его коморках.

Папу считали профессионалом готовки жареной картошки. Никто не мог приготовить ее также вкусно, как папа. Помню, папа чистил здоровенные клубни, а я мыла малюсенькие грибочки, я все время выпрашивала его секрет, тайно надеясь отобрать у него титул Мастера Жареной Картошки.

– С любовью надо готовить, Лелик. С положительными эмоциями, с добрыми мыслями и ласковым словом, – объяснял папа, а потом тонул где-то в далеких воспоминаниях, неосознанно улыбаясь.

Дура я была. Не о том спрашивала. Надо было интересоваться его жизнью, его мыслями, его воспоминаниями, которые вызывали ту искреннюю улыбку. Может, он думал о маме, о бабушке, о друзьях и моментах из беззаботного детства. Я видела синюю татуировку у него на предплечье – роза ветров. Видимо, он служил в морском флоте. Когда успел? До поступления в университет или после? Я даже этого не знаю наверняка! А время упущено, шанс ускользнул. Его уже не спросишь.

Мне вдруг стало так грустно, что даже ком встал в горле. Я быстро его проглотила. Я – командир. И права на сентиментальности не имею. Но печаль уже было не остановить. Перед глазами так и сидел седовласый папа с очками на носу, которые после смерти были отданы другим нуждающимся, как и все его имущество – порядок базы. А на столе перед ним дымилась картошка с вешенками в железной тарелке, и он радостно звал меня покушать.

Я зажмурилась, прогоняя слезы. Здесь на базе мне хорошо, я уже привыкла и обжилась. Но я скучаю по первому дому, хотя никогда не была там, ведь в Польше родилась. Но почему-то где-то глубоко внутри я чувствую эту необъяснимую связь, которая стучит сильнее и громче, как сердце на бегу, когда я рассматриваю папин альбом с фотографиями и вырезками из русских газет о начале Вспышки, о массовой эвакуации, о бомбардировке Москвы…. Но еще ярче эта связь разгорается, словно костер на ветру, когда я смотрю папины рисунки. Он рисовал их десятками. Это – пейзажи его детства, его родной деревни, его воспоминаний. Не в этой жизни, так после смерти я обязательно их навещу. Думаю, там я с папой и встречусь.

Я не стала вдаваться в глубокую философию и сделала вполне говорящую татуировку в честь моей страны – это цветной поющий хор матрешек, играющих на балалайках. Они так смешно открыли рты и зажмурили глаза, пища свои народные песни. И хотя я понимаю, что я скучаю не столько по русской базе, которую папа рисовал и даже подписал на рисунках координаты, сколько по тем временам, что я провела с отцом. Меня тянет обратно – на его родину. На землю, на которой он жил в моем нынешнем возрасте, будто я могу найти его там.

Пусть я стала важной частью жизни на Объекте 505, это не мой дом.

Ведь дом там, где сердце.

Кажется, Легавый что-то спросил. Но я не расслышала, погрузившись в глубокие воспоминания и бесполезные попытки унять слезы. Наверное, я долго просидела за рюкзаком, пытаясь побороть наплыв печали, потому что когда я пришла в себя, Легавый уже стоял за моей спиной. Я услышала щелчок – он отключил мое переговорное устройство.