– Для слез совсем нет причин, – сказала она.
Причины были.
И более чем достаточно.
Забыв о смехе, он смотрел на разрушенную крепость, взгляд его перескакивал с детали на деталь. Огромные блоки, опаленные и побитые, рассыпались по всем склонам вокруг крепости. Груды обломков.
Рассветная тишина грохотала в его ушах. Он глотнул, ощутив пронзившую горло пустоту. «Вот как…» – думал он, но что при этом имел в виду – труд, страдание или жертву, сказать не мог.
Отчаяние, явившись, рухнуло на него, забурлило в его чреве. Он отвернулся, попытавшись подчинить глаза собственной воле. И обругал себя: «Дурак!» – встревоженный тем, что преодолел свои прежние слабости для того лишь, чтобы сдаться старческим немощам. Как можно позволить себе оступиться в подобное время?
– Я знаю, – прохрипел он, надеясь взять себя в руки рассказом о своем Сне.
– Что ты знаешь?
– Как Шауриатас выживал все эти годы. Как ему удалось избежать смерти…
И Проклятия.
Он объяснил, что чародей Консульта был ветхим и дряхлым еще в дни Дальней Древности, и Сесватха, вместе со школой Сохонк, считали его скорее жуткой легендой. Он описал гнилую, источенную ненавистью душу, вечно ниспадавшую в ад, вечно не пропускаемую в пекло древними и таинственными чарами, удерживаемую мешковиной иных душ, слишком близких к смерти, напрочь лишенных одухотворяющей страсти, чтобы суметь воспротивиться яростной хватке.
Яма, скрученная в кольцо, – так точнее всего можно описать сохраняющие образы…
– Но ведь искусство уловления душ известно издревле? – возразила Мимара.
– Известно, – согласился Ахкеймион, вспомнив о прежде принадлежавшей ему куколке Вати, которой он воспользовался для того, чтобы спастись от Багряных Шпилей, когда все вокруг, включая Эсменет, считали его мертвым. Тогда ему не хотелось даже думать о подменыше, уловленном внутри этого предмета. Страдал ли он? И не следует ли причислить этот поступок к скопищу своих многочисленных грехов?
Или это еще одно пятно сродни тем, что Мимара узрела в его душе Оком Судии?
– Однако души чрезвычайно сложно устроены, – продолжил он. – Они намного сложнее тех примитивных заклинаний, которыми их пытаются уловить. Особенности личности всегда отсекаются. Память. Способности. Характер. Все они идут в яму… Подменыши сохраняют лишь самые основные потребности.
Что и делает их такими полезными рабами.
– То есть позволить, чтобы душу твою уловили… – попыталась продолжить она, нахмурившись.
– Означает оказаться дважды проклятым… – произнес он неспешно, подчиняясь странной нерешительности – немногие понимали всю чудовищность чародейства лучше него, – …когда твои устремления порабощаются в мире, а мысли терзаемы на Той Стороне.
Это, похоже, смутило ее. Она повернулась к раскинувшейся перед ними панораме, по лбу побежали морщины. Он последовал за ее взглядом, и снова сердце его упало при виде растрескавшихся фундаментов Ишуали, торчащих из черного ковра сосен и елей.
– И что это значит? – спросила она, повернувшись спиной к ветру.
– Сон?
– Нет. – Она посмотрела на него через плечо. – Время, когда он явился.
Теперь настала его очередь молчать.
Он вспомнил о квирри, как случалось всегда, когда он приходил в волнение. Недоверчивая часть его существа роптала, не зная, почему Мимара должна нести кисет с пеплом короля нелюдей, хотя это он возглавляет их жалкую шайку – этот тяжкий поход. Однако, словно опять попавший под дождь старый пес, он стряхнул с себя эти вздорные мысли. За месяцы употребления наркотического пепла он научился понимать шепоток зелья, во всяком случае отличать навеянные им мысли от своих собственных.
Мимара была права. Увидеть такую мысль во сне именно теперь…
К чему бы это?
Чтобы пережить этот Сон прямо сегодня, он должен был наконец ступить ногой на камни Ишуали. Не только увидеть Шауриатаса, но узнать подлинную участь Нау-Кайюти или хотя бы часть ее. И что означает такое знание… знание истины о смерти одного великого Анасуримбора перед открытием правды о рождении другого, еще более великого носителя этого имени?
Что происходит?
Он сел и неподвижно застыл, своим дыханием ощущая схождение вещей…
Начал, сворачивающихся к концу.
Пришедшего позже, возвращающегося к тому, что было прежде.
– Пойдем, – позвала Мимара, поднимаясь на ноги и отрясая грязь со своих поношенных штанов. Серпик ее живота блеснул под случайным лучиком солнца… У старого чародея на миг перехватило дыхание.
Стая гусей уголком полетела над головой, направляясь на юг.
– Мы должны узнать, что говорят кости, – сказала Мимара с усталостью и решимостью исстрадавшейся матери.
Они спускаются по остаткам древней морены, пролезая между валунами, которые случай нагромоздил в нисходящие баррикады. Мимара следует за старым колдуном, не упуская возможности прощупать древнюю твердыню взглядом через очередную открывшуюся между деревьями прореху. Ишуаль была воздвигнута на невысоком отроге, уходящем на юго-запад, что заставило путников спуститься на самое дно долины, прежде чем возобновить подъем. Время от времени Мимара замечает между черными кронами обезглавленные башни и обрубленные сверху стены. Расшатанный камень кажется ветхим, обветренным, выбеленным несчетными веками воздействия стихий. Зловещее безмолвие пропитывает окружающий лес.
– Что мы теперь будем делать? – спрашивает она с легким недоумением. Из-за квирри ее слова лишь на малую йоту отстают от мыслей. Она снова и снова обнаруживает, что произносит все более необдуманные фразы.
– То, что уже делаем! – отрезает старый колдун, даже не посмотрев на нее.
Все в порядке, малыш…
Она понимает его разочарование. Для него найденная в разрушенной библиотеке карта послужила неопровержимым знаком, божественным указанием на то, что труды его не были напрасны. Однако когда он наконец поднялся на гребень ледника, когда бросил взгляд на ту сторону долины и узрел разрушенным то место, в которое двадцать лет стремился в своих Снах, новообретенная уверенность отлетела, унесенная порывом горного ветра.
Папе приснился страшный сон.
Друзу Акхеймиону было ведомо коварство судьбы – и куда глубже, чем ей. Возможно, их заманили сюда, чтобы сломить – наказать за тщеславие или просто так, ни за что. Священные саги полны преданий, рассказывающих о коварстве богов. «Блудница-судьба, – однажды прочла она у Касида, – со славой пронесет тебя через войны и голод для того лишь, чтобы утопить в канаве за недомыслие». Она помнила, как улыбалась, читая этот отрывок, радуясь ниспровержению знатных и могучих, словно наказание, выпавшее на долю высоких, было одновременно отмщением за слабых.
Что, если дуниане вымерли? Что, если они с Аккой прошли такой путь, загнали насмерть всех шкуродеров просто ни за что?