– У вас есть и моя жуткая карточка, мне там три
года, – напомнила Банч. – Я стою рядом с фокстерьером, такая
косоглазая.
– Наверно, у тетушки Летти куча ваших
фотографий, – сказала мисс Марпл, поворачиваясь к Патрику.
– О, мы всего лишь дальние родственники, –
промямлил юноша.
– По-моему, Элеонора когда-то присылала мне одну твою
детскую фотографию, Пат, – сказала мисс Блэклок. – Но боюсь, она не
сохранилась. Я даже не помнила, сколько у твоей мамы детей и как их зовут, пока
она не написала, что вы приедете.
– Еще одна примета времени, – закивала мисс
Марпл. – Сейчас люди часто даже незнакомы со своими более молодыми
родственниками. В старые добрые времена, когда так чтились семейные связи, это
было невозможно себе представить!
– В последний раз я видела мать Пата и Джулии на
свадьбе тридцать лет назад, – сказала мисс Блэклок. – Она была
очаровательной девушкой.
– И поэтому у нее такие очаровательные детки! –
ухмыльнулся Патрик.
– У вас такой красивый старинный альбом, –
вставила Джулия. – Помните, тетя Летти, мы его смотрели на днях. Какие там
шляпки!
– Да, мы тогда были модницами! – вздохнула мисс
Блэклок.
– Не горюйте, тетя Летти, – сказал Патрик. –
Когда лет тридцать спустя Джулия наткнется на свою юношескую фотографию, вряд
ли она будет выглядеть, как свежая роза.
– Вы нарочно это делали? – спросила Банч у мисс
Марпл по пути домой. – Нарочно завели разговор про фотографии?
– Да, моя милая. И, как видишь, выяснились
прелюбопытные вещи: Блэклок не знает в лицо ни одного из своих племянников.
Думаю, инспектора Краддока это заинтересует.
Глава 12
Утренние хлопоты в Чиппинг-Клеорне
Эдмунд Светтенхэм осторожно присел на садовую тачку.
– Доброе утро, Филиппа!
– Здравствуйте!
– Вы очень заняты?
– Умеренно.
– А что вы делаете?
– А вы не видите?
– Нет. Я не садовник. По-моему, вы просто играете с
землей.
– Я сажаю салат.
– Вот как? Сажаете, значит…
– Вы что-то хотели? – холодно спросила Филиппа.
– О да. Я хотел вас увидеть.
Филиппа метнула на него взгляд исподлобья.
– Не надо сюда приходить. Миссис Лукас это не
понравится.
– Она не разрешает вам иметь поклонников?
– Не говорите глупостей.
– А что? Поклонник… Прекрасное слово! Великолепно
передает мое отношение к вам. Я вас уважаю… держусь на почтительном расстоянии…
но не отступаю.
– Пожалуйста, Эдмунд, уходите. Вам незачем сюда
приходить.
– А вот и неправда! – торжествующе провозгласил
Эдмунд. – Вовсе даже есть зачем! Миссис Лукас позвонила сегодня моей
матушке по телефону и сказала, что у нее полно кабачков.
– Целая пропасть.
– А потом она спросила, не хотим ли мы поменять
горшочек меда на кабачки.
– Но это неравный обмен! Сейчас кабачки – бросовый
товар, их везде хоть отбавляй.
– Конечно! Поэтому миссис Лукас и позвонила. В прошлый
раз, если мне не изменяет память, она предложила обменять сливки –
представляете, сливки! – на зеленый салат. В разгар сезона! Салат тогда
шел по шиллингу за пучок.
Филиппа ничего не ответила.
Эдмунд сунул руку в карман и извлек крошечный горшочек меда.
– Так что вот мое алиби. В самом широком и неоспоримом
смысле этого слова. Если миссис Лукас ухитрится протиснуть свой пышный бюст в
дверь подсобки, я скажу, что явился по поводу кабачков. А это весьма
уважительная причина!
– Может быть.
– Вы читали Теннисона?
[2]
– как бы
между делом осведомился Эдмунд.
– Кое-что, немного.
– Зря, зря. Теннисон скоро снова войдет в моду. Даже теперь
по радио читают по вечерам «Королевские идиллии», а не этого бесконечного
Троллопа
[3]
Троллоп всегда казался мне невыносимо напыщенным.
Конечно, в небольших дозах его можно выносить, но когда тебя им пичкают!.. Так
вот о Теннисоне… Вы читали «Мод»?
– Когда-то давно.
– Там есть такие строчки. – Эдмунд с нежностью
поглядел на Филиппу. – «Непрочно-порочное, холодно-совершенное,
великолепное ничто». Это ваш образ, Филиппа.
– Странный комплимент!
– Вовсе не комплимент. Я думаю, Мод запала бедняге в
душу так же, как вы мне.
– Не болтайте чепухи, Эдмунд.
– Черт побери, Филиппа, почему вы такая неприступная?
Что таится в этой головке с идеально правильными чертами лица? О чем вы
думаете? Что чувствуете? Вы счастливы или несчастны? А может, вы чего-то
боитесь? Не знаю, но хоть что-то вы же должны чувствовать!
– Мои чувства касаются только меня, – спокойно
сказала Филиппа.
– Нет, и меня тоже! Я хочу, чтобы вы разговорились.
Хочу знать, что творится в вашей с виду безмятежной голове. Я имею право знать.
Честное слово, имею! Я не хотел в вас влюбляться. Я хотел спокойно сидеть и
писать книгу. Прекрасную книгу о том, какие люди несчастные. Ведь так просто
разглагольствовать с умным видом о том, какие все люди несчастные. Это быстро
входит в привычку. Да-да, я воочию в этом убедился, когда прочел про жизнь
Берн-Джонса.
[4]
Оторвавшись от работы, Филиппа удивленно воззрилась на
Эдмунда.
– При чем тут Берн-Джонс?
– При том. Читая про жизнь прерафаэлитов, начинаешь
понимать, какое огромное влияние оказывает на людей мода. Прерафаэлиты были
такие добрые, веселые, постоянно смеялись, отпускали шуточки и твердили, что
жизнь прекрасна. Но все это было данью моде. На самом деле они не были добрее
или счастливее нас. А мы ничуть не несчастнее их. Просто тогда так было модно,
поверьте. После войны мы помешались на сексе. А теперь начались депрессии. А
впрочем, не важно. Почему мы съехали на эту тему? Я же начал говорить про нас с
вами. Только у меня язык прирос к нёбу. А все потому, что вы отказываетесь мне
помочь.