Сделав это замечание, мистер Миглз вновь
обратился к истории Дойса. То была старая история, обычная история, всем хорошо
известная и всем уже успевшая надоесть. О том, как после бесконечной
канцелярской возни и переписки, после бесчисленных оскорблений, грубостей и
глупостей высокочтимые лорды издали постановление за номером три тысячи
четыреста семьдесят два, коим преступнику дозволялось произвести некоторые
испытания своего изобретения за собственный счет. Как означенные испытания были
произведены в присутствии комиссии из шести членов, из которых двое были
подслеповаты и ничего не разглядели, двое глуховаты и ничего не расслышали,
пятый хромал на обе ноги и не мог подойти близко, а шестой был набитый дурак и
ничего не понял. Как шли годы и продолжались оскорбления, грубости и глупости.
Как, наконец, высокочтимые лорды издали постановление за номером пять тысяч сто
три, по которому все дело передавалось в ведение Министерства Волокиты. Как
Министерство Волокиты, по истечении некоторого срока, взялось за это дело так,
словно оно возникло только вчера и никому ничего о кем не известно; и как оно
тут же принялось его темнить, усложнять и запутывать. Как оскорбления, грубости
и глупости стали множиться по таблице умножения. Как изобретение было послано
на заключение трем Полипам и одному Чваннингу, которые ровно ничего в нем не
разобрали, ровно ничего не способны были в нем разобрать и, не желая обременять
свои мозги размышлениями о нем, доложили по начальству, что осуществить его
невозможно. Как Министерство Волокиты в постановлении за номером восемь тысяч
семьсот сорок объявило, что «не видит оснований к пересмотру решения,
вынесенного высокочтимыми лордами». Как потом оказалось, что высокочтимые лорды
никакого решения не выносили, и тогда Министерство Волокиты положило дело под
сукно. Как, наконец, сегодня утром состоялся решительный разговор с главой
Министерства Волокиты и как эта Медная Башка изрекла, что, в общем и целом,
принимая во внимание все обстоятельства и учитывая различные точки зрения,
приходится констатировать, что тут возможны два решения — либо покончить с этим
делом и никогда больше к нему не возвращаться, либо начать его вновь с самого
начала.
— А тогда, — продолжал мистер Миглз, — я, как
человек практический, тут же ухватил Дойса за шиворот и объявил, что таким, как
он, бессовестным наглецам и нарушителям общественного спокойствия, здесь делать
нечего; да так и выволок его за шиворот из Министерства; чтобы даже швейцару
ясно было, что я человек практический и разделяю официальную точку зрения на
подобных субъектов. Вот вам и все!
Случись здесь давешний шустрый молодой Полип,
он, пожалуй, откровенно объяснил бы им, что Министерство Волокиты поступило так,
как ему и надлежит поступать. Дело полипов — присасываться к государственному
кораблю и держаться за него как можно крепче. Чтобы навести на корабле чистоту
и порядок и облегчить его ход, надо было бы прежде всего оторвать от него
полипов; но оторвать их раз и навсегда не так-то легко; а если корабль,
облепленный полипами, пойдет ко дну, так это уж его забота, а не их.
— Ну вот, — сказал мистер Миглз. — Теперь вам
все известно о Дойсе. Могу только прибавить, как это для меня ни огорчительно,
что даже сейчас вы едва ли услышите от него хоть слово жалобы.
— У вас, как видно, большой запас терпения, —
заметил Кленнэм, не без любопытства глядя на Дойса. — терпения и кротости.
— Отнюдь нет, — отвечал изобретатель. — Не
больше, чем у всякого другого.
— Черт возьми, во всяком случае больше, чем у
меня! — вскричал мистер Миглз.
Дойс усмехнулся и сказал Кленнэму:
— Видите ли, для меня во всем этом нет ничего
нового. В жизни то и дело приходится сталкиваться с подобными вещами. Моя
участь — не исключение. Со мной обошлись не хуже, чем со многими другими при
подобных обстоятельствах — верней сказать, не хуже, чем со всеми другими.
— Откровенно говоря, не думаю, что на вашем
месте я находил бы в этом утешение; но если вы находите — рад за вас.
— Поймите меня правильно, — возразил Дойс все
тем же ровным, сдержанным тоном, устремив взгляд в пространство, словно для
того, чтобы измерить его глубину. — Я вовсе не хочу сказать, что таков законный
итог всех человеческих трудов и надежд; но как-то легче от того, что это не
явилось неожиданностью.
Он говорил вполголоса, неторопливо и
обдуманно, как часто говорят люди, имеющие дело с машинами и привыкшие все
точно рассчитывать и измерять. Эта манера разговора была также присуща ему, как
гибкость большого пальца, или привычка то и дело сдвигать на затылок шляпу,
словно рассматривая какое-то недоконченное творение своих рук и размышляя над
его завершением.
— Обидно? — продолжал он, шагая по тенистой
аллее между мистером Миглзом и Артуром Кленнэмом. — Да, разумеется, мне обидно.
Горько? Да, разумеется, и горько тоже. Иначе и быть не могло. Но когда я
говорю, что и с другими в таких случаях обходятся не лучше…
— В Англии, — вставил мистер Миглз.
— Ну, конечно же, речь идет об Англии. Когда
предлагаешь свое изобретение чужой стране, все складывается совсем по-другому.
Оттого-то так много изобретателей уезжает за границу.
Мистер Миглз тем временем снова раскалился.
— Я хочу сказать вот что: не знаю почему, но
так уж заведено у нашего правительства. Слыхали вы, чтобы автор какого-нибудь
проекта или изобретения, обратясь в правительство, не натолкнулся бы на
неприступную стену, чтобы ему не чинили препятствий и затруднений?
— Пожалуй, не слыхал.
— А видели вы, чтобы правительство помогло
какому-нибудь полезному делу, сделало бы почин в каком-нибудь полезном
предприятии?
— На этот вопрос я отвечу, — вмешался мистер
Миглз. — Я дольше прожил на свете, чем мой друг, и могу вам сказать: никогда!
— Но зато каждый из нас, — продолжал
изобретатель, — не раз мог убедиться, сколь оно усердно в своих стараниях как
можно дольше и как можно больше отставать от жизни, и с каким упорством
защищает то, что давно уже устарело и давно уже вытеснено из обихода новым и
более совершенным.
Тут все трое оказались единодушны.
— А поэтому, — со вздохом заключил Дойс, — так
же, как я наперед знаю, что произойдет с таким-то металлом при такой-то
температуре и с таким-то веществом при таком-то давлении, я мог бы предвидеть,
как поступят все эти высокочтимые лорды и джентльмены в случае, подобном моему.
Имея память и соображение, вправе ли я удивляться тому, что судьба всех моих
предшественников постигла и меня? Не надо бы мне вовсе начинать это дело.
Предостережений было достаточно.
Он спрягал свой футляр в карман и добавил,
обращаясь к Артуру: