Философские исследования - читать онлайн книгу. Автор: Людвиг Витгенштейн cтр.№ 57

«На миг он ощутил острую боль», – Почему странным кажется говорить: «На мгновение он ощутил глубокое горе»? Лишь потому, что так редко происходит?

Но разве тебе не горько сейчас? («Разве ты не играешь в шахматы сейчас?») Ответ может быть утвердительным, однако он все равно не уподобляет понятие горя понятию ощущения. – Вопрос на самом деле, конечно, временной и личностный, а не логический, который мы хотели бы задать.

«Я должен признаться: мне страшно».

«Я должен признаться: от этого меня бросает в дрожь». И все это можно высказать и шутливым тоном.

И ты будешь утверждать, что он этого не чувствует? Откуда же он это знает? – Даже когда просто сообщает об этом, он не научен этому своими ощущениями.

Подумай об ощущениях, вызванных телесной дрожью: слова «от этого меня бросает в дрожь» сами суть подобная реакция; и если я слышу и переживаю их, когда произношу, это относится и ко всем прочим ощущениям. Но почему бессловесная дрожь должна служить основанием для словесной?

II

Говоря: «Когда я услышал это слово, это значило для меня…», обращаются к моменту времени и к способу употребления слова. (Конечно, именно эту комбинацию мы не в состоянии осознать.)

А выражение: «Я как раз собирался сказать: что…» обращается к моменту времени и к действию.

Я рассуждаю о существенных соотнесениях сказанного, чтобы отличить их от других особенностей выражений, которые мы употребляем. Соотнесения, существенные для высказываний, суть те, которые вынуждают нас переводить некие иначе чужеродные форма выражения в общепринятую, привычную для нас форму.

Будь ты не в состоянии сказать, что слово «есть», например, может быть и глаголом, и связкой, или не умей строить предложения, в которых оно выступало бы то так, то этак, ты не смог бы выполнять простые школьные задания. Но школьника не просят понимать слово так или иначе вне контекста или сообщать, как он его понял.

Слова «роза есть красная» бессмысленны, если слово «есть» означает «тождественно чему-либо». – Значит ли это: если ты произносишь данное предложение и употребляешь «есть» как знак тождества, смысл распадается?

Мы называем кому-то значение каждого слова в предложении; так он узнает, как использовать эти слова и как использовать предложение в целом. Выбери мы бессмысленную последовательность слов вместо предложения, он не научился бы использовать последовательность. И если мы объясняем слово «есть» как знак тождества, тогда он не научится использовать предложение «роза есть красная».

И все же есть кое-что-верное в этом «распаде смысла». Оно проявляется в следующем примере. Можно сказать кому-то: если приветствуешь кого-то: «И тебе не хворать!» с выражением, не следует думать о хвори, когда говоришь так.

Переживать значение и переживать мысленный образ. «В обоих случаях, – мы бы сказали, – мы переживаем нечто, только различное. Тут дается сознанию – проявляется – различное содержание». – И каково же содержание опыта воображения? Ответ – картина или описание. А каково содержание опыта значения? Не знаю, что мне ответить на это. – Если и присутствует какой-либо смысл в вышеупомянутом замечании, он в том, что эти два понятия связаны как понятия «красного» и «синего»; а это неправильно.

Можно ли удерживать понимание значения, как удерживают мысленный образ? То есть, если одно значение слова внезапно открывается мне, останется ли оно в моем сознании?

«Схема целиком мгновенно возникла в моем сознании и оставалась там на протяжении пяти минут». Почему фраза звучит странно? Можно было бы подумать: то, что явилось мне как озарение, и то, что осталось в моем сознании, не могут быть тем же самым.

Я воскликнул: «Теперь я понял!» – Это было внезапное начало, а далее я смог увидеть схему во всех подробностях. Что должно остаться в этом случае в сознании? Картина, возможно. Но «Теперь я понял!» не значит: у меня есть картина.

Если значение слова открылось тебе и ты не забыл его, можно теперь употреблять это слово так-то и так-то. Если значение открылось тебе, теперь ты его знаешь, и знание начинается, когда происходит озарение. В чем тут сходство с опытом воображения?

Если я говорю, что «г-н Швейцар – не швейцар», я имею в виду в первом случае имя собственное, а во втором нарицательное. Тогда в моем сознании должно происходить различное при упоминании первого и второго «швейцара»? (Допуская, что я не твержу это предложение «как попугай».) – Попробуй принять первого «швейцара» за имя нарицательное, а второго за собственное. – Как это делается? Когда я делаю это, то моргаю от усердия, пытаясь придать каждому из слов правильное значение при произнесении. – Но вызываю ли я значения слов в сознании, когда употребляю эти слова в обыденной речи?

Когда я произношу предложение, меняя значения слов, то ощущаю, что его смысл распадается. – Что ж, я чувствую это, но человек, которому я это говорю, ничего не ощущает. Так причинен ли урон? – «Но дело в том, что, когда произносишь предложение обычным образом, происходит кое-что еще, вполне определенное». – И то, что происходит, не является «вызыванием значений в сознании».

III

Что превращает мое представление о нем в его образ? Вовсе не сходство с ним.

Тот же самый вопрос, помимо образа, применим к выражению «Я вижу его словно воочию». Что превращает это предложение в предложение о нем? – Ничто из того, что содержится в словах или сопутствует им («кроется за ними»). Если хочешь узнать, кого имеют в виду, спроси его. (Но также возможно, что лицо возникнет в моем сознании, и даже что я представлю его, не ведая, чье оно или где я его видел.)

Предположим, однако, что кто-то должен нарисовать картину, по мысленному образу или вместо него, лишь пальцем в воздухе. (Это можно назвать «моторным представлением».) Его можно было спросить: «Кого ты воображаешь?» И его ответ был бы решающим. – Будто бы он дал словесное описание: и такое описание вполне может занять место образа.

IV

«Я верю: что он страдает». – Верю ли я также, что он не автомат?

Лишь против убеждений можно употреблять это слово в обоих смыслах.

(Или вот так: я верю, что он страдает, но уверен, что он не автомат? Ерунда!)

Предположим, я говорю о друге: «Он не автомат». – Что я этим сообщаю и кому? Человеку, который встречает его при обычных обстоятельствах? Что он узнает из моего сообщения? (В лучшем случае – что этот человек всегда ведет себя как человек и никогда как машина.)

«Я верю, что он не автомат», само по себе, не имеет никакого смысла.

Мое отношение к нему есть отношение к его душе. Я не придерживаюсь мнения, что у него есть душа.

Религия учит, что душа продолжает существовать, когда тело гибнет. Понимаю ли я эту доктрину? – Конечно, я понимаю. – Я могу вообразить многое в связи с ней.