— Эй, друзья, — решил не отставать от товарищей Исаак. — Неужто вы думаете, что понятие чести может быть присуще ищейке Мазарини?
От этих слов кровь ударила в голову д’Артаньяна. Ничто не могло его остановить, даже то прискорбное состояние, в котором он очутился, когда затрагивалась его честь.
— Сударь, мне все равно, кто вы и что думаете обо мне, но я никому не позволю себя оскорблять.
При этих словах он выхватил шпагу из ножен.
Трое друзей также обнажили шпаги. Лошади, почуяв недоброе, заржали.
— Хорошо, — немного успокоившись, сказал д’Артаньян возвращая шпагу в ножны. — Вы хотите драться? Извольте. Я готов драться с каждым из вас, со всеми вами — хоть по очереди, хоть одновременно.
Все четверо спешились. Арман, Анри и Исаак отошли на несколько шагов в сторону и начали вполголоса переговариваться. Наконец, договорившись, они снова обратились к своему пленнику.
— Мы принимаем ваш вызов. Мы знаем кто вы, и, несмотря на то, что вы служите кардиналу, вы — дворянин, и ваши былые подвиги являются для нас достаточным основанием считать вас достойным человеком, — сказал Арман.
Д’Артаньян в знак признательности притронулся к краю своей шляпы.
Друзья стали тянуть жребий, использовав для этого имевшиеся здесь в изобилии прутья. Арману выпало драться с д’Артаньяном первым, Исааку — вторым, а Анри — третьим.
— Если вы готовы, месье, то, пожалуй, начнем, — сказал Арман, отбрасывая в сторону плащ и шляпу.
— Позвольте, господа, — воскликнул д’Артаньян, — теперь вы действительно знаете, кто я такой, но я не знаю кто вы. Я не знаю ваших имен. Это несправедливо.
— Он прав, — меланхолично отозвался Анри.
— Надо признать, это так, тысяча чертей! — согласился Исаак.
— Анри д’Арамиц, — после коротких раздумий сказал мушкетер, который казался моложе двух других.
— Исаак де Порто, — представился великан.
— А вы, сударь, — спросил д’Артаньян Армана, с которым ему предстояло сразиться первым, — вы не назовете своего имени?
— Я не уверен, что могу это сделать, — ответил тот.
— Но вы должны это сделать, — настаивал д’Артаньян.
— Вы тоже не назвали нам своего имени, и мы бы могли никогда его не узнать, если бы не славный Анри, — парировал Арман. — Вы теперь знаете, кто мои друзья — надеюсь, в их репутации вы нисколько не сомневаетесь — поэтому, полагаю, этого вполне достаточно, чтобы считать меня достойным вас человеком.
— И все же я бы хотел знать имя человека, который может убить меня или же кого могу убить я сам, — д’Артаньян стоял на своем с упрямством гасконца, коим, как мы знаем, он и был.
— Ну что ж, извольте. Хотя лучше, все же, вам не требовать, чтобы я открыл свое имя.
— Почему же?
— Потому что меня считают умершим, и меня это вполне устраивает, соответственно, мне бы не хотелось, чтобы кто-либо узнал — кроме самых близких друзей, — он сделал неопределенный жест в сторону двух других мушкетеров, — о том, что я жив, а потому я буду вынужден вас убить, чтобы моя тайна не была раскрыта.
Д’Артаньян, казалось, не был впечатлен этим пассажем.
— Назовите ваше имя, сударь, прошу вас!
— Ну, что ж… Арман де Силлег д’Атос д’Отвьель. Друзья зовут меня Арман. Или Атос, — сказал молодой человек, приподняв край своей шляпы. — Вы удовлетворены?
— Вполне. Кажется, я припоминаю ваше имя — оно называлось в связи с одной серьезной дуэлью на Королевской площади. Мне казалось, вы были в ней убиты?
— Тогда, как видите, я воскрес. Теперь, думаю, вы поняли, почему я отказывался назвать свое имя?
— Да сударь, — ответил гасконец, который неожиданно для себя нашел в этой далекой стране земляков, так как, судя по фамилиям, все они были родом из его родной Гаскони.
— В таком случае — к бою, — скомандовал Арман д’Атос и встал в стойку.
— Еще кое-что, — сказал д’Артаньян.
— Что же? — на лице Атоса появилось выражение нетерпения, что было ему несвойственно.
— Господа, разрешите мне принести вам свои извинения, — произнес д’Артаньян.
— О, черт! — воскликнул Исаак де Порто.
— Невероятно! — сказал Анри д’Арамиц.
Атос не проронил ни слова, его лицо лишь помрачнело.
— Боюсь, вы не поняли меня, господа, — сказал д’Артаньян. — Если господин Атос убьет меня, что, правда, маловероятно, тогда вы, господин де Порто, и вы, месье д’Арамиц, не получите полагающейся вам сатисфакции. При этом шансы господина д’Арамица скрестить со мной шпаги, просто ничтожны. Именно за это я прошу у вас прощения, господа, а не за что-либо другое.
Мушкетеры одобрительно закивали.
— А теперь — к бою! — выкрикнул д’Артаньян и встал в стойку напротив Атоса. Тот, отдав должное сопернику, вновь вынул шпагу из ножен и начал приближаться к д’Артаньяну.
Клинки вот-вот должны были зазвенеть на этой лесной опушке, окрашенной лучами утреннего солнца, как невдалеке послышался звук приближающихся лошадей. Вскоре на дороге появились шесть всадников. Все они были одеты в черное.
— Проклятье! Немецкие гвардейцы! — воскликнул Исаак де Порто.
— Кто бы мог подумать, что эти скифские просторы окажутся столь же оживленным местом как улица Сент-Оноре! — пробормотал Анри д’Арамиц.
— Эй, французы, — окликнул компанию один из новоприбывших, — вы решил устроить дуэль? Или это просто тренировка?
— С пленником? — со смехом сказал второй немец.
— Может быть, вы хотите опустить этого шпиона? — добавил третий.
— А может они и сами шпионы. Признаюсь, я никогда не доверял этим французам! — с наглой ухмылкой сказал четвертый, и все немцы разразились хохотом.
— Эй-эй, полегче! — крикнул Исаак де Порто и обнажил шпагу. Д’Арамиц последовал его примеру, а Атос и д’Артаньян, как мы знаем, уже были на изготовке.
— Свяжите руки пленнику и следуйте за нами, — сказал первый немец, который, очевидно, был за главного. Это он был в составе разъезда, захватившего д’Артаньяна, а потом, обозленный чем-то на Атоса, поспешно уехал. Теперь стало понятно, что он ездил за подкреплением.
— Езжайте-ка своей дорогой и не искушайте судьбу, — ответил на это д’Арамиц. Ангельская улыбка играла на его губах.
— Если вы будете сопротивляться, мы силой заставим вас подчиниться! — зарычал немец.
Все шестеро спешились и вынули шпаги из ножен.
— Что будем делать? — спокойно сказал Атос.
— Их шестеро, а нас трое — по два на каждого, — весело отозвался де Порто.
— И есть еще один, который, по идее, должен был быть другом, но оказался хуже врага, — вернулся к своей меланхоличности д’Арамиц.