Волчанский крест - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Воронин cтр.№ 30

Второй реставратор, худой, костлявый и сутулый мужик лет сорока с хвостиком, представился Гошей. Мог бы и не представляться: Глеб и так знал, что зовут его Георгием, что фамилия его Зарубин и что он уже дважды пытался лечиться от алкоголизма, который, пока он не приобрел ярко выраженных антиобщественных форм, в наше время принято стыдливо называть «склонностью к спиртному». Эту свою склонность реставратор Гоша проявил сразу же, как только поезд тронулся и плавно пошел вперед, оставляя позади медленно пустеющий перрон.

— Ну что, коллеги, — потирая руки, возбужденно провозгласил Гоша, — это дело надо отметить, как вы полагаете?

С этими словами он вынул из сопутствовавшего чемодану и этюднику туго набитого полиэтиленового пакета бутылку портвейна и торжественно водрузил ее на стол. Аристарх Вениаминович тихонько вздохнул, но отказываться от угощения не стал, а принялся покорно и даже с некоторым нетерпением распаковывать такой же, как у Гоши, разве что чуть менее объемистый пакет. Откидной столик у окна моментально скрылся под грудой аппетитной домашней снеди; Глеб внес в это традиционное дорожное безобразие свою скромную лепту, выложив в общую кучу пирожки и котлеты, которые дала ему в дорогу жена. За окном неторопливо плыли заборы, пакгаузы, закопченные многоэтажные здания из желтого полуторного кирпича, бесконечные гаражные кооперативы, платформы пригородного сообщения и прочие уродливые сооружения — одним словом, задворки, которыми каждый большой город почему-то неизменно поворачивается к проходящей через него железной дороге. Безопасности участников экспедиции к верховьям реки Волчанки пока ничто не угрожало, а значит, Глеб не только мог, но даже и был обязан поближе сойтись с коллективом и немного поработать на образ профессионального шофера, который расслабляется, не имея необходимости ни свет ни заря садиться за баранку.

Гоша Зарубин пил жадно и много разглагольствовал об искусстве, делая основной упор на свою персону и ее значение в важном деле сохранения национального культурного наследия. Аристарх Вениаминович, сославшись на возраст и пошатнувшееся здоровье, не столько пил и закусывал, сколько пригубливал и отведывал, хотя и с видимым удовольствием. Говорил он мало, больше слушал, а когда говорил, то в основном расспрашивал Глеба — о работе, о семье, о шоферском житье-бытье. Старикан оказался в высшей степени интеллигентный и приятный в общении, врать ему было неловко, и Сиверов был благодарен бесцеремонному Гоше всякий раз, как тот, соскучившись без всеобщего внимания, перебивал его, изрекая что-нибудь вроде: «Это все ерунда. А вот я однажды.»

Проводница уже давно проверила билеты и ушла, проворчав на прощанье что-то неодобрительное, а в липкой, захватанной пальцами зеленой бутылке осталось совсем немного вина, когда дверь купе с характерным скользящим громыханием отъехала в сторону и в образовавшуюся щель заглянуло хмурое лицо Краснопольского. Начальник экспедиции с пренебрежительной усмешкой окинул взглядом картину железнодорожного пиршества и сухо сказал:

— Молчанов, на два слова.

Глеб встал и мимо посторонившегося начальника вышел в коридор. За его спиной Краснопольский вполголоса, но очень внушительно объяснял реставраторам, в основном Гоше, правила поведения в экспедиции. Правила эти не дозволяли регулярно распивать спиртные напитки, а наоборот, предусматривали весьма суровые меры воздействия на нарушителей сухого закона. Пристыженный Гоша вяло отругивался, но Краснопольский его не слушал.

— Попрошу вас учесть это на будущее, — строго произнес начальник экспедиции и с грохотом задвинул дверь купе.

Повернувшись к поджидающему его Глебу, Краснопольский пару секунд пристально вглядывался в его лицо, а потом, убедившись, по всей видимости, что собеседник трезв и способен поддерживать деловой разговор, осведомился, курит ли он.

Сиверов не стал отрицать наличия у себя этой вредной привычки, и они с начальником вышли в тамбур, где и закурили каждый из своей пачки. Произошло это потому, что Краснопольский Глебу сигарету не предложил, а протянутую им пачку проигнорировал, тем самым демонстрируя, надо полагать, свое отношение как к Глебу, так и к переданной им информации.

Колеса под полом бодро грохотали по стыкам, вагон слегка покачивало, за окном мелькали пригородные платформы, зеленеющие рощи, луга, перелески и прочие прелести подмосковного пейзажа. Пользуясь тем, что глаза у него скрыты темными очками, Глеб разглядывал Краснопольского, стараясь подавить в себе растущее чувство неприязни к этому излишне резкому, грубоватому человеку. В конце концов, работенка ему и впрямь досталась не самая легкая и приятная, а бумаги, переданные Глебом (вернее, содержавшаяся в этих бумагах информация), никак не могли способствовать улучшению настроения Петра Владимировича.

— Учтите, я сразу понял, кто вы такой, — сказал Краснопольский после пары глубоких нервных затяжек. — Даже без этих бумаг.

— Правда? — вежливо изумился Глеб.

— Представьте себе. От вас за версту смердит Лубянкой. Одни эти ваши темные очки чего стоят!

— Темные очки я ношу потому, что у меня повышенная чувствительность к дневному свету, — любезно пояснил Сиверов. — А что касается смрада, то смердеть от меня в данный момент может разве что портвейном, да и то не за версту, как вы изволили выразиться, а лишь чуть-чуть.

Краснопольский слегка смешался, но тут же взял себя в руки. Чувствовалось, что он вырос в интеллигентной семье, с детства наслушался диссидентских разговоров на кухне, спецслужб боялся на клеточном, генетическом уровне и потому делал все от него зависящее, чтобы этот свой унизительный страх скрыть от всех, в том числе и от самого себя.

— Кстати, о портвейне, — сказал он с прежним неприязненным напором. — Имейте в виду, что, если вы и впредь будете вербовать себе союзников среди моих подчиненных подобным образом, я найду способ от вас избавиться. Водитель-пьяница — это же готовый кандидат на первоочередное увольнение! И никакая Лубянка там, в горах, мне не помешает.

— То есть подписывать своей кровью доносы на коллег вы отказываетесь, — констатировал Глеб, — и, следовательно, передавать вам адреса явок и пароли бессмысленно. Жаль! А я так на вас рассчитывал! На Лубянке остро не хватает именно таких людей, как вы, — полагающих, что они все еще живут в тридцать седьмом году и являются объектом пристального внимания палачей из НКВД, а также буквально на каждом шагу закатывающих по этому поводу истерики. Послушайте, Петр Владимирович, вы прочли то, что я вам передал?

— Да прочел я, прочел, — с досадой произнес заметно смущенный этим неожиданным нападением Краснопольский. — Насчет истерик — тут вы, наверное, правы, извините. Но эти ваши бумаги. Вы что, всерьез полагаете, что я поверю в эти басни?

— А вы что полагаете? — развивая успех, напористо спросил Глеб. — Что я вам тут мозги пудрю, а сам послан, чтобы следить за вами и предотвратить утечку информации? Помилуйте, Петр Владимирович, вы ведь не уран едете искать, а, смешно сказать, малахит! И притом там, где его уже однажды нашли и даже довольно успешно добывали.

Это была правда — столь же чистая, сколь и горькая. Основной целью экспедиции являлась оценка запасов, оставшихся в заброшенном Демидовском месторождении, расположенном в непосредственной близости от Волчанского монастыря. Строго говоря, это и вовсе была никакая не экспедиция, а так, обычная рутинная командировка, кратковременная вылазка — почти что турпоход. То, что это несерьезное дело, которое было по плечу любому практиканту, поручили такому специалисту, как Краснопольский, явилось результатом ведомственных интриг, его собственной неуживчивости и прискорбной склонности резать правду-матку, чего начальство, как известно, не любит. Немудрено поэтому, что данная поездка воспринималась Петром Владимировичем как пустая трата времени и служила дополнительным поводом для раздражения. И именно поэтому Глеб просто обязан был заставить его воспринимать себя всерьез, поскольку в противном случае данное им Федору Филипповичу обещание — постараться, чтобы эта экспедиция в полном составе вернулась домой, — превратилось бы в пустое сотрясение воздуха.