И мистер Мердл сказал: «Позвольте предложить
вам руку, сэр!» И мистер Доррит сошел с лестницы, опираясь на руку мистера
Мердла, и в отблесках сияния, исходившего от этого великого человека,
прошествовал мимо толпы почитателей, теснившихся на ступенях. Потом они ехали в
карете мистера Мердла в Сити; и прохожие останавливались и смотрели на них; и
шляпы слетали с седых голов; и все кругом склонялось перед этим необыкновенным
смертным в уничижении, какого не видывал свет — поистине нигде и никогда! Весь
богомольный пыл всех воскресных посетителей Вестминстерского аббатства и собора
св. Павла, взятых вместе, ничего не стоил перед этим, Мистер Доррит словно
грезил наяву, восседая на триумфальной колеснице, мчавшей его к желанной и
достойной цели — золотой улице Ломбардцев
[41].
Здесь мистер Мердл настоял на том, чтобы ему
дойти пешком, оставив свой скромный экипаж в распоряжении мистера Доррита. И
грезы последнего стали еще упоительней, когда он выходил из банка один и все
взгляды, за отсутствием мистера Мердла, были обращены на него, и казалось, со
всех сторон несется ему вслед: «Вот замечательный человек — друг мистера
Мердла!»
За обедом, совершенно случайно, собралось
блестящее общество, — все люди, созданные не из глины, но из какого-то более
ценного материала, пока еще неизвестного по имени, — и оно удостоило брак
дочери мистера Доррита своим благословением. И с этого дня дочь мистера Доррита
начала всерьез (хоть пока и заочно) свое состязание с этой женщиной; и начала
так успешно, что сам мистер Доррит готов был присягнуть в случае надобности,
что миссис Спарклер с колыбели была окружена роскошью и даже не подозревала о
существовании в ее родном языке таких грубых слов, как «долговая тюрьма».
На другой день — снова обед в изысканном
обществе, и на третий и во все последующие дни то же самое; а в промежутках
визитные карточки сыпались на мистера Доррита, словно бутафорский снег в
театре. Адвокатура, Церковь, Финансы, парламентские фигуранты, словом, все и
вся жаждали знакомства с мистером Дорритом, другом и родственником великого
Мердла. Если дела приводили мистера Доррита в Сити (а это случалось часто, ибо
дел становилось все больше и больше), ему стоило только назвать свое имя, как
перед ним раскрывались двери всех многочисленных контор мистера Мердла. Так сон
наяву был день ото дня прекраснее, и мистер Доррит убеждался, что желанный союз
не обманул его надежд.
Только одна тень слегка омрачала лучезарное
блаженство мистера Доррита. Этой тенью был мажордом. Когда сей величественный
персонаж созерцал обедающих со своего наблюдательного поста, мистеру Дорриту
чудилось в его взгляде что-то подозрительное. Проходил ли мистер Доррит через
вестибюль, поднимался ли по лестнице, он всегда чувствовал на себе этот
пристальный, неподвижный взгляд, внушавший ему смутную тревогу. Во время обеда,
поднося к губам бокал с вином, он ловил сквозь хрустальную грань бокала все тот
же взгляд, холодный и зловещий. И у него закрадывалась мысль, что мажордом в
свое время посещал Маршалси и встречал его там — быть может, даже был ему
представлен. Он всматривался в лицо мажордома (насколько это было допустимо со
столь важной особой), но положительно не мог решить, видел ли он это лицо
раньше. В конце концов он пришел к заключению, что этот человек попросту лишен
почтительности и не желает знать свое место. Но легче ему от этого не стало;
ибо так или иначе, но высокомерный взгляд мажордома держал его и не отпускал,
даже тогда, когда, казалось, был устремлен на столовое серебро и посуду.
Намекнуть, что столь назойливое внимание может быть неприятно, или прямо
спросить, что, мол, это значит — о подобной дерзости нечего было и думать;
мажордом держал своих господ и их гостей в строгости беспримерной и ни малейших
вольностей по отношению к себе не допускал.
Глава 17
Без вести пропавший
В один из последних дней своего пребывания в
Лондоне мистер Доррит одевался у себя в комнате, собираясь на смотр к мажордому
(жертвы последнего всегда одевались именно для него и ни для кого другого). В
это время ему подали карточку. Мистер Доррит взял ее и прочел: «М-сс Финчинг».
Слуга, принесший карточку, почтительно молчал,
ожидая приказаний.
— Послушайте, любезнейший, — сказал мистер
Доррит, оборотясь к нему в досадливом недоумении, — зачем вы мне это принесли?
Я первый раз слышу эту нелепую фамилию. Финчинг, сэр? — грозно повторил мистер
Доррит, быть может стремясь выместить на слуге те чувства, которые ему внушал
мажордом мистера Мердла. — Что это за Финчинг? Кха! Вы что, шутки со мной
шутить желаете?
Любезнейший, судя по всему, отнюдь не
испытывал такого желания. Он робко попятился под суровым взором мистера Доррита
и пролепетал: «Это дама, сэр».
— Не знаю такой дамы, сэр, — сказал мистер
Доррит. — Уберите карточку. Не знаю никаких Финчингов, ни женского, ни мужского
пола.
— Прошу извинить, сэр. Дама так и
предполагала, что вам неизвестна ее фамилия. Но она просила передать, что имела
удовольствие знать мисс Доррит. Младшую мисс Доррит, сэр, — так она сказала.
Мистер Доррит нахмурил брови и после минутного
колебания сказал: «Просите миссис Финчинг пожаловать», с таким ударением на
фамилии Финчинг, как будто злосчастный слуга был лично повинен в ее
неблагозвучии.
Он успел рассудить, что, если отказать
посетительнице в приеме, она может невзначай упомянуть внизу о той поре его
жизни, которую он предпочитал скрывать. Вот отчего он пошел на уступки, и вот
отчего минуту спустя любезнейший, отворив дверь, впустил в комнату Флору.
— Я, кажется, не имею чести, сударыня, — начал
мистер Доррит, держа в руке карточку с таким видом, который ясно показывал, что
он не склонен ценить эту честь очень высоко, — я, кажется, не имею чести быть с
вами знакомым, ни лично, ни хотя бы по имени. Кресло даме, сэр!
Провинившийся слуга, вздрогнув, поспешил
исполнить приказание и на цыпочках выбрался из комнаты. Флора, с девичьей
застенчивостью подняв вуаль, открыла рот, чтобы представиться подробнее. В ту
же секунду по комнате разнеслось какое-то странное смешанное благоухание,
словно в склянку с лавандовой водой по ошибке налили джину, или в бутылку с
джином по ошибке налили лавандовой воды.