Крошке Доррит было немного грустно и одиноко в
этот вечер; если бы только она могла посидеть с работой подле отца, как в
прежние годы, накормить его ужином, уложить спать — это послужило бы лучшим
лекарством против ее тоски. Но нечего было и думать об этом теперь, когда они
ехали в парадной карете жизни, с миссис Дженерал на козлах. А уж что касается
ужина! Когда мистеру Дорриту хотелось поужинать, к его услугам были повар
итальянец и кондитер швейцарец, которые тотчас же надевали колпаки высотой с
папскую тиару и словно два алхимика принимались колдовать над медными
кастрюлями в своей кухонной лаборатории.
Мистер Доррит был в этот вечер расположен к
сентенциям и поучениям. Крошка Доррит куда больше нуждалась в простых ласковых
словах; но она принимала его таким, как он есть — бывало ли когда-нибудь иначе?
— и утешалась тем, что он с нею. Наконец миссис Дженерал стала прощаться на
ночь. Церемониал ее прощания на ночь всегда напоминал процедуру замораживания;
как будто она нарочно старалась оледенить воображение человека, чтобы оно не
могло последовать за ней. Проделав все положенные эволюции с исправностью
солдата на плацу, она удалилась восвояси. После ее ухода Крошка Доррит обняла
отца и пожелала ему спокойной ночи.
— Эми, дитя мое, — сказал мистер Доррит, взяв
ее за руку, — этот волнующий и — кха — знаменательный день навсегда останется в
моей памяти.
— Но он был для вас немного утомительным,
родной мой.
— Нет, — возразил мистер Доррит, — нет; я не
замечаю усталости, если она вызвана — кхм — столь возвышающим душу событием.
Крошка Доррит, радуясь его радости, ласково
улыбнулась ему.
— Дорогая Эми, — продолжал он, — это событие —
кха — может послужить отличным примером. Отличным примером — кхм — для тебя,
мое любимое и преданное дитя.
Он помедлил, словно ожидая, что она скажет, но
Крошка Доррит, встревоженная его словами, не говорила ничего.
— Эми, — начал он снова, — твоя милая сестра,
наша Фанни, сделала — кха-кхм — партию, которая позволяет рассчитывать на
увеличение круга наших знакомств и, несомненно — кхм — укрепит наше положение в
обществе. Надеюсь, душа моя, недалек тот день, когда и для тебя сыщется — кхм —
достойный спутник жизни.
— О нет, нет! Позвольте мне остаться с вами.
Прошу вас, умоляю, позвольте мне остаться! Мне ничего больше не нужно, только
быть с вами и заботиться о вас!
Голос ее дрожал, словно от испуга.
— Ну, ну, Эми, — сказал мистер Доррит. — В
тебе говорит малодушие и неразумие, малодушие и неразумие. Нельзя забывать, что
положение — кха — обязывает. Ты обязана быть на высоте своего положения и
всячески — кхм — стараться его упрочить. Что до заботы обо мне, то я — кха —
могу сам о себе позаботиться. А в случае надобности, — добавил он после
небольшой паузы, — найдется — кха — с божьей помощью — кхм — кому позаботиться
обо мне. Я — кха-кхм — никогда не соглашусь, чтобы ты, дорогое мое дитя,
посвятила мне всю свою жизнь, никогда не приму от тебя такой жертвы.
Ах, не поздно ли явилась в нем эта готовность
к самоотречению; не поздно ли говорить о ней теперь, любуясь собственным
благородством; не поздно ли убеждать себя в том, что это правда!
— Не спорь, Эми. — Я решительно не могу
согласиться на это. Я — кха — не должен соглашаться на это. Моя — кхм — совесть
этого не допустит. А потому, мой ангел, я хочу в этот знаменательный и
волнующий день торжественно — кха — объявить тебе, что у меня теперь одно заветное
желание и цель: видеть тебя замужем за — кхм — достойным (я повторяю —
достойным) человеком.
— О нет, нет! Не надо!
— Эми, — сказал мистер Доррит, — я совершенно
уверен, что, если бы мы обратились к мнению особы, хорошо знающей свет, умеющей
тонко чувствовать и здраво рассуждать — ну, например, хотя бы — кха — к миссис
Дженерал, — она бы сразу подтвердила резонность моих соображений, подсказанных
лишь горячей любовью. Но, зная тебя — кхм — из опыта, как преданную и послушную
дочь, я думаю, что нам нет надобности продолжать этот разговор. Я ведь пока —
кхм — никого тебе в мужья не предлагаю, дружочек; у меня даже и на примете
никого нет. Мне бы только хотелось, чтобы мы — кха — поняли друг друга. Кхм.
Покойной ночи, моя дорогая и теперь единственная дочь. Покойной ночи. Храни
тебя господь!
Если и задумалась хоть на миг Крошка Доррит о
том, как легко он готов отказаться от нее теперь, в дни довольства и покоя,
собираясь заменить ее второю женой, то сразу же отогнала эту мысль. Верная ему
сейчас, как и в те тяжелые времена, когда у него не было другой опоры, кроме
нее, она поспешила отогнать эту мысль; и лишь в одном с грустью сознавалась
себе в эту ночь смятения и слез: что богатство стало для него мерилом всего —
богатство и забота о том, как его упрочить и умножить.
Еще три недели в парадной карете с миссис
Дженерал на козлах — а затем мистер Доррит отбыл во Флоренцию, где его ждала
Фанни. Крошка Доррит с радостью проводила бы его туда, просто из любви к нему,
а потом вернулась бы одна, втихомолку грустя о милой Англии. Но хотя курьер
уехал в свите новобрачной, следующим по ранжиру был камердинер; и очередь
никогда не дошла бы до нее, пока можно было нанять провожатого за деньги.
Миссис Дженерал, оставшись вдвоем с Крошкой
Доррит, благодушествовала — насколько ей вообще свойственно было это состояние,
и когда они выезжали на прогулку в экипаже, нанятом для них на это время,
Крошка Доррит иногда выходила из экипажа одна и подолгу бродила среди развалин
древнего Рима. Развалины исполинского амфитеатра, храмов, гробниц, триумфальных
арок были для нее не только памятниками седой старины; ей виделись в них
развалины тюрьмы Маршалси — руины ее прежней жизни — тени тех, кто когда-то
населял эту жизнь, — обломки былых чувств, надежд, радостей и печален. Два
разрушенных мира людских дел и страданий лежали перед девушкой, одиноко
приютившейся на какой-нибудь мраморной ступени; и в пустынном безлюдье, под
ярко-синим небом они для нее сливались вместе.
Но подходила миссис Дженерал, и сразу же
обесцвечивала все кругом, как ее самое обесцветили природа и искусство. Она
искала везде мистера Юстеса и Ко, не желая замечать ничего другого, сыпала
цитатами из этого почтенного автора, приправляя их Плющом и Пудингом,
выскребала откуда-то высохшие кусочки античности и без зазрения совести глотала
их целиком — настоящий вампир в перчатках.