— Никакой решительно. Где уж тут
выкручиваться, Панкс! Чем скорей дело перейдет в другие руки, тем лучше. На
этой неделе настают сроки некоторых платежей, и катастрофа все равно
разразится, даже если я оттяну ее до тех пор, скрыв от других то, что известно
мне самому. Я обдумывал свое решение всю ночь; теперь остается только исполнить
его.
— Но вы не можете все сделать сами, — сказал
Панкс, весь взмокший, словно пары, которые он выпускал, тут же сгущались и
превращались в влагу. — Посоветуйтесь с юристом.
— В этом вы, пожалуй, правы.
— Посоветуйтесь с Рэггом.
— Ну что ж, дело тут нехитрое. Он справится не
хуже любого.
— Хотите, я за ним сбегаю, мистер Кленнэм?
— Если вас не затруднит, буду вам очень
признателен.
Мистер Панкс схватил свою шляпу и на всех
парах отбыл по направлению к Пентонвиллу. За время его отсутствия Артур ни разу
не поднял головы и не переменил позы.
Мистер Панкс воротился в сопровождении своего
друга и поверенного, мистера Рэгга. Дорогою мистер Рэгг имел немало случаев
убедиться, что мистер Панкс пребывает в сильном душевном смятении, а потому
деловой разговор он начал с того, что предложил последнему убраться вон. Мистер
Панкс, обмякший, подавленный, безропотно повиновался.
— Он мне напоминает мою дочь, сэр, в ту пору,
когда мы с ней начинали дело Рэгг против Боукинса о нарушении обещания
жениться, — сказал мистер Рэгг. — Все это чересчур его волнует, сэр. — Он
находится в расстроенных чувствах. В нашей профессии, сэр, расстроенные чувства
ни к чему. — Стягивая перчатки и кладя их в шляпу, мистер Рэгг мельком глянул
на своего клиента, и от него не укрылась происшедшая в последнем перемена.
— С огорчением замечаю, сэр, — сказал он, —
что вы также находитесь в расстроенных чувствах. Напрасно, напрасно, этого
нельзя допускать. Случившееся весьма прискорбно, сэр, но мы не должны склонять
голову под ударами судьбы.
— Если бы речь шла только о моих деньгах,
мистер Рэгг, — сказал Кленнэм, — я беспокоился бы гораздо меньше.
— В самом деле, сэр? — сказал мистер Рэгг,
возбужденно потирая руки. — Вы меня удивляете. Это очень странно, сэр. По моим
многочисленным наблюдениям люди обыкновенно больше всего беспокоятся о своих
деньгах. Я знавал нескольких человек, загубивших немало чужих денег, и они, надо
сказать, переносили это весьма мужественно — весьма мужественно.
Высказав эти утешительные соображения, мистер
Рэгг взгромоздился на высокий табурет и приступил к делу.
— Итак, с вашего позволения, начнем, мистер
Кленнэм. Рассмотрим сложившиеся обстоятельства. Вопрос, в сущности говоря,
ясный. Простой, немудреный, диктуемый здравым смыслом вопрос; что мы тут можем
сделать для себя? Что мы можем сделать для себя?
— Ошибаетесь, мистер Рэгг, вопрос для меня не
в этом, — возразил Артур. — Вы с самого начала становитесь на неверный путь.
Мой вопрос вот в чем: что я могу сделать для своего компаньона? Как я могу
возместить причиненный ему ущерб?
— Знаете, сэр, боюсь, что вы слишком
поддаетесь своим расстроенным чувствам, — внушительно заметил мистер Рэгг. —
Мне не нравится слово «возместить», сэр, разве только в устах представителя
противной стороны. Прошу прощения, но я считаю свою: долгом предостеречь вас от
этой опасной склонности — поддаваться своим расстроенным чувствам.
— Мистер Рэгг, — сказал Кленнэм, набравшись
духа и удивляя своего собеседника неожиданной в столь удрученном состоянии
решимостью и упорством, — я вижу, намеченный мною плац не встречает у вас
одобрения. Если это обстоятельство может помешать вам действовать в желательном
для меня духе, я глубоко сожалею, но мне придется искать себе другого
помощника. Должен предупредить вас сразу, что всякие споры на эту тему
бесполезны.
— Ну что ж, сэр, — ответствовал мистер Рэгг,
пожимая плечами. — Ну что ж. Раз чьи-то руки должны быть приложены к данному
делу, пусть это будут мои руки. Такого принципа я придерживался в деле Рэгг
против Боукинса. Такого принципа я придерживаюсь и в других делах.
После этого Кленнэм изложил мистеру Рэггу
сущность принятого им решения. Он объяснил, что его компаньон — человек
исключительной честности и душевной чистоты, и эти его свойства следует прежде
всего принять во внимание и пощадить. Он упомянул о том, что серьезные дела
удерживают сейчас его компаньона за границей, и тем важней довести до всеобщего
сведения, что вся ответственность за допущенные опрометчивые действия ложится
на одного лишь Кленнэма — чтобы даже тень незаслуженного подозрения не
коснулась его компаньона и не помешала успешно довести до конца порученное ему
предприятие. Полностью обелить имя Дэниела Дойса, объявить во всеуслышание и
без всяких оговорок, что он, Артур Кленнэм, своей единоличной волей и даже
вопреки предостережению компаньона, вложил капиталы фирмы в предприятия,
которые оказались аферами и потерпели крах, — вот единственное, чем он может
хотя отчасти искупить свою вину перед Дойсом, если не перед другими; и вот с
чего, следовательно, надлежит начинать. С этой целью он уже составил текст
уведомления, которое намерен разослать в печатном виде всем имеющим дела с
фирмой Дойс и Кленнэм, а кроме того, поместить в газетах. Кроме этой меры
(описание коей мистер Рэгг выслушал, гримасничая самым ужасным образом и ерзая
на месте, словно у него были судороги в ногах), он обратится ко всем кредиторам
с письмом, в котором торжественно подтвердит непричастность своего компаньона к
случившемуся, известит их, что фирма прекращает операции впредь до выяснения
всех предъявляемых претензий, и смиренно выразит свою готовность положиться на
их волю. Если, приняв в расчет невиновность его компаньона, кредиторы пойдут на
такое соглашение, которое позволит фирме оправиться от удара и на приемлемых
началах возобновить свою деятельность, он откажется от своей доли в предприятии
в пользу Дойса в виде некоторого денежного возмещения понесенных по его вине
убытков (единственного, которое он может сейчас предложить), — и только будет
просить, чтобы тот оставил его у себя на положении служащего, получающего самое
скромное жалованье.
Мистер Рэгг ясно видел, что Кленнэм от
принятого решения не отступится, но гримасы так дергали его лицо, а судороги
так сводили ноги, что он все же не мог не высказаться, хотя бы для собственного
облегчения.