Сдавленно выругавшись, Федор ответил длинной, патронов на пятьдесят, очередью, заставляя особо ретивых стрелков убавить боевой пыл и залечь. Старлей же, пальнув куда-то «в направлении противника», лихорадочно прикидывал диспозицию и варианты собственных действий. Диспозиция выходила донельзя хреновой, хреновей некуда: они-то стреляли по самолетам, потому, расположение остального аэродромного хозяйства (по которому работала зенитка Ивченко с Мелевичем) оставалось с их стороны. И основные силы фрицев сейчас идут именно отсюда. Парни пока еще имеют шансы уйти, но кто-то ведь должен и прикрыть их отход. «Кто-то» — это, в смысле, они с Карасевым. Вот только… к чему обоим-то погибать? Пусть даже и донельзя героически? С эмгэшником он и в одно рыло справится. Вот только парашютист же упрямый, может и заартачиться…
— Федь, отсекай фрица, дай мне пару минут, — решение пришло неожиданно. Уложив на колени трофейную планшетку, старлей вытащил блокнот и торопливо, едва не сломав грифель карандаша, набросал несколько предложений. Писать практически на ощупь было непривычно, но особого смысла в его каракулях и не имелось: никакой серьезной информации записка не несла, предназначаясь исключительно для сержанта. Так ему будет проще уйти, искренне веря, что командир передал нечто донельзя важное, что не должно попасть в руки противника. Главное, чтобы не перестарался, блин.
Над головой экономно тарахтел МГ-42 и эмоционально, на чем свет стоит, матерился Карасев. Горячие гильзы сыпались вниз, порой негромко звякая о шлем. В ответ тоже стреляли, но уже не столь интенсивно: оказаться под пулеметным огнем противник не ожидал. Увы, но ситуацию в целом это никак изменить не могло. Рано или поздно их обойдут с флангов и тупо закидают гранатами.
Запихнув блокнот обратно, Алексеев, поколебавшись, снял с пояса ножны со штык-ножом:
— Сержант Карасев, слушай боевой приказ!
— А? Чего говорите, тарщ командир? — парашютист очумело взглянул на морпеха. — Виноват, не расслышал.
— Приказ, говорю, слушай! — старший лейтенант впихнул в руки бойца полевую сумку. — Уходишь немедленно, догонишь ребят, маршрут отхода знаете, вместе разрабатывали. Идите в точку встречи, если не получится — возвращайтесь на плацдарм самостоятельно. Населенных пунктов и дорог избегать, идти только лесами. Планшетку доставишь капитану третьего ранга Кузьмину или майору Куникову, передашь лично в руки. А вот это, — поверх планшета легли обшарпанные ножны, — передашь старшине Левчуку, он поймет. И сидор мой забери, мне без надобности. Только поосторожнее с ним, там килограмма с два тротила и детонирующий шнур, тоже старшине отдашь. Ну, или по дороге потратишь, мало ли, как оно выйдет. Все, ноги в руки — и ушел. Бегом!
— Как же это?! — охнул Карасев. — Не правильно… как же я вас одного-то оставлю?! Не могу я так…
— Сержант! — почти до крика повысил голос Алексеев. — Охренел?! Выполнять приказ командира группы! Ну, не слышу?
— Так точно, — засопел, пряча взгляд, десантник.
— Вот и договорились, — кивнул старлей, понизив тон. — Не спорь, Федя, знаю, что делаю. Так нужно. Вон туда отползай, я прикрою, дальше сам разберешься. Парням привет передавай. И, кстати, гранату свою знаменитую оставь, мне нужнее. А те наряды я с тебя снимаю, искупил, так сказать, проявленной в бою личной храбростью. Все, дуй! Вперед, я сказал! Три секунды — и я тебя в упор не вижу!
Убедившись, что парашютист благополучно растворился в темноте, Степан поудобнее обхватил пулеметный приклад. Никаких сомнений в душе, как ни странно, не было и в помине. Равно, как и страха. Исключительно твердая уверенность, что он все сделал правильно.
Неизвестно чему улыбнувшись, морпех глубоко вздохнул, на миг до боли зажмурив глаза.
Морозный воздух пах порохом, горящим авиационным бензином и смертью.
Поймав в прицел подсвеченные далеким пламенем фигурки осторожно приближающихся врагов, с присвистом выдохнул и плавно, как учили когда-то, потянул спуск…
* * *
Сознание возвращалось тяжело. Нехотя, можно сказать, возвращалось, словно обидевшись на хозяина за то, что довел до столь плачевного состояния. В голове вяло ворочались разрозненные обрывки воспоминаний, словно он смотрел дурно смонтированный документальный фильм. Захваченная зенитка, горящие самолеты, принимающий из его рук планшетку парашютист, бьющий в плечо пулеметный приклад, фигурки приближающихся фашистов, чьи-то горящие ненавистью полубезумные глаза под срезом каски, падающая под ноги граната… на этом «пленка» резко обрывалась.
Заворочавшись, старший лейтенант застонал. Все тело ныло, словно избитое… впрочем, отчего же «словно»? Так оно и было — били его долго и основательно. И сапогами, и, кажется, даже прикладами. Так, стоп, а кто именно бил? Перевернувшись на бок, Алексеев на миг замер от пронзившей ребра острой боли — и как-то сразу и окончательно пришел в себя. Заодно вспомнив недавние события. Вот только… недавние ли? Не факт, кстати — иди, знай, сколько он тут провалялся? Может, пару часов, а может, и целые сутки. Кстати, а «тут» — это где?
Степан попытался осторожно приподняться, постепенно перенося вес на согнутую руку. Голова кружилась, но терпимо. Болели разбитые, покрытые кровяной коростой губы, один глаз практически полностью заплыл. Сделал глубокий вдох — вроде нормально, ребра не сломаны, просто многочисленные ушибы. Поехали дальше? Помогая себе руками, морпех принял сидячее положение. Самочувствие? Да, пожалуй, вполне терпимо — с учетом того, сколь старательно его фрицы метелили. Даже удивительно, что ничего не сломали, а синяки? Синяки заживут. Ну, если, конечно, успеют до того момента, когда его прислонят к ближайшей стенке и отравят свинцом из нескольких стволов.
Хотя немцев, как ни странно звучит, тоже можно понять: к тому моменту, когда подошла к концу вторая лента, старлею удалось отправить к праотцам никак не меньше полутора десятков продвинутых ценителей европейских ценностей, возможно, даже больше. После того, как МГ замолчал, Алексеев еще несколько минут отстреливался из автомата, постоянно перемещаясь по капониру и создавая видимость, что огонь ведет несколько бойцов, благо патроны оставались. Особого смысла в этом уже не было: морпех и без того продержался больше двадцати минут, предоставив Карасеву и разведчикам достаточно времени, чтобы безопасно отойти.
А затем произошло то, чем все, собственно говоря, и должно было закончиться: гитлеровцы незаметно обошли его с флангов. Как ни странно, забрасывать позицию гранатами они не стали: то ли побоялись повредить зенитку, то ли категорически хотели взять его живым. Поступили хитрее, закинув в капонир невзведенную «колотушку» и заорав при этом «ахтунг, гренаде!». Степан, что уж греха таить, на нехитрый трюк откровенно купился. Прекратив стрелять, бросился подбирать осколочный презент, намереваясь, пока горит замедлитель, успеть вернуть его хозяину. В этот момент на спину и обрушился кто-то из перевалившихся через бруствер фрицев. Алексеев попытался вырваться, воспользовавшись верным штык-ножом, но рука лишь впустую скользнула по поясному ремню. Нападавшего он все-таки сбросил, отоварив парочкой нехилых ударов в лицо (ага, так вот от чего саднят сбитые костяшки на правой кисти), но следом уже навалился следующий фашист. Этого он, кажется, тоже оприходовал автоматным прикладом, что-то такое смутно помнится. А вот третий врезал прикладом под колени, его повалили… остальное известно.