— Кстати, — сказал мистер Бамбл, — не знаете
ли вы кого-нибудь, кому бы нужен был мальчик? Приходский ученик, который в
настоящее время является обузой, я бы сказал — жерновом на шее прихода…
Выгодные условия, мистер Сауербери, выгодные условия.
С этими словами мистер Бамбл коснулся тростью объявления,
висевшего над его головой, и три раза отчетливо ударил по словам «пять фунтов»,
которые были напечатаны гигантскими буквами романским шрифтом.
— Ах, бог ты мой! — воскликнул гробовщик, схватив
мистера Бамбла за обшитый золотым галуном лацкан его шинели. — Да ведь об
этом-то я и хотел с вами поговорить! Знаете ли… Боже мой, какая красивая
пуговица, мистер Бамбл! Я до сей поры не обращал на нее внимания.
— Да, мне кажется, что она недурна, — промолвил
бидл, горделиво бросив взгляд на большие бронзовые пуговицы, украшавшие его
шинель. — Штамп тот же, что и на приходской печати: добрый самаритянин,
врачующий больного и немощного. Приходский совет преподнес мне эту шинель на
Новый год, мистер Сауербери. Помню, я впервые надел ее, чтобы присутствовать на
следствии о том разорившемся торговце, который умер в полночь у подъезда.
— Припоминаю, — сказал гробовщик. — Присяжные
вынесли решение: «Умер от холода и отсутствия самого необходимого для
поддержания жизни», не правда ли?
Мистер Бамбл кивнул головой.
— И они как будто вынесли специальный вердикт, —
продолжал гробовщик, — присовокупив, что если бы чиновник по надзору за
бедными…
[12]
— Вздор! Чепуха! — перебил бидл. — Если бы
совет прислушивался к тем глупостям, какие говорят эти невежды присяжные, у
него было бы дела по горло.
— Истинная правда, — согласился гробовщик, —
по горло.
— Присяжные, — продолжал мистер Бамбл, крепко
сжимая трость, ибо такая была у него привычка, когда он сердился, —
присяжные — это невежественные, пошлые, жалкие негодяи!
— Верно, — подтвердил гробовщик.
— В философии и политической экономии они смыслят вот
сколько! — сказал бидл, презрительно щелкнув пальцами.
— Именно так, — подтвердил гробовщик.
— Я их презираю! — сказал бидл, весь побагровев.
— Я тоже, — присовокупил гробовщик.
— И мне бы только хотелось, чтобы эти независимые
присяжные попали к нам в дом на одну-две недельки, — сказал бидл. —
Правила и порядок, введенные советом, быстро бы их усмирили.
— Оставим-ка их в покое, — сказал гробовщик.
С этими словами он одобрительно улыбнулся, чтобы умерить
нарастающий гнев вознегодовавшего приходского служителя.
Мистер Бамбл снял треуголку, вынул из тульи носовой платок —
он разозлился, и пот выступил у него на лбу, — вытер лоб, снова надел
треуголку и, повернувшись к гробовщику, сказал более спокойным тоном:
— Ну, так как же насчет мальчика?
— О, знаете ли, мистер Бамбл, — отозвался
гробовщик, — я плачу немалый налог в пользу бедных.
— Гм! — сказал мистер Бамбл. — А дальше что?
— А вот что, — ответил гробовщик: — я думал, что
если я столько плачу в пользу бедных, то, стало быть, имею право извлечь из них
как можно больше, мистер Бамбл. И… и… кажется, я сам возьму этого мальчика.
Мистер Бамбл схватил гробовщика под руку и повел его в дом.
Мистер Сауербери в течение пяти минут договаривался с членами совета, и было
решено, что Оливер отправится к нему в тот же вечер «на пробу». Применительно к
приходскому ученику это означало следующее: если хозяин после короткого
испытания убедится, что может, не слишком заботясь о питании мальчика,
заставить его изрядно работать, он вправе оставить его у себя на определенный
срок и распоряжаться им по своему усмотрению.
Когда маленького Оливера привели в тот вечер к
«джентльменам» и объявили ему, что он сегодня же поступает в услужение к
гробовщику, а если он вздумает пожаловаться на свое положение или когда-нибудь
вернуться в приход, его отправят в плавание либо прошибут ему голову, —
Оливер выказал так мало волнения, что все единогласно признали его закоснелым
юным негодяем и приказали мистеру Бамблу немедленно его увести.
Вполне естественно, что члены совета должны были скорее, чем
кто-либо другой, прийти в величайшее и добродетельное изумление и ужас при
малейших признаках бесчувственности со стороны кого бы то ни было, но в данном
случае они несколько заблуждались. Дело в том, что Оливер отнюдь не был
бесчувственным; пожалуй, он даже отличался чрезмерной чувствительностью, а в
результате дурного обращения был близок к тому, чтобы стать тупым и угрюмым до
конца жизни. В полном молчании он принял известие о своем назначении, забрал
свое имущество — его не очень трудно было нести, так как оно помещалось в
пакете из оберточной бумаги, имевшем полфута длины, полфута ширины и три дюйма
толщины, — надвинул шапку на глаза и, уцепившись за обшлаг мистера Бамбла,
отправился с этим должностным лицом к месту новых терзаний.
Сначала мистер Бамбл вел Оливера, не обращая на него
внимания и не делая никаких замечаний, ибо бидл высоко держал голову, как и
подобает бидлу, а так как день был ветреный, маленького Оливера совершенно
скрывали полы шинели мистера Бамбла, которые развевались и обнажали во всей
красе жилет с лацканами и короткие коричневые плюшевые штаны. Но, приблизившись
к месту назначения, мистер Бамбл счел нужным взглянуть вниз и убедиться, что
мальчик находится в должном виде, готовый предстать перед новым хозяином; так
он и поступил, скроив надлежащую мину, милостивую и покровительственную.
— Оливер! — сказал мистер Бамбл.
— Да, сэр? — тихим, дрожащим голосом отозвался
Оливер.
— Сдвиньте шапку на лоб, сэр, и поднимите голову!
Хотя Оливер тотчас же исполнил приказание и свободной рукой
быстро провел по глазам, но когда он поднял их на своего проводника, в них
блестели слезинки. Мистер Бамбл сурово посмотрел на Оливера, но у того слезинка
скатилась по щеке. За ней последовала еще и еще одна. Ребенок сделал
неимоверное усилие, но оно ни к чему не привело. Вырвав у мистера Бамбла свою
руку, он обеими руками закрыл лицо и заплакал, а слезы просачивались между
подбородком и костлявыми пальцами.