Я никогда не рассказывала тебе, сколько раз я в буквальном смысле сбегала из-под венца, сколько раз сама себе все портила, уничтожала, выворачивала чьи-то чувства наизнанку. А виной тому был страх, неподдающийся контролю страх устроить себе совместный ад на земле с уже отлюбленным мною мужчиной. История бывала закончена, вдохновение испито. Я уходила.
И сейчас, глядя на эту успокоившуюся, просветленную женщину, я внезапно захотела того же. Тишины внутри себя. Умиротворяющего запаха лесных трав и хвои. Спокойствия. Свободы.
Мулла проводил Фатьму до двери, затем обернулся ко мне и своей крупной сильной рукой указал на кушетку, на то место, где только что лежала его прихожанка. И я, еще несколько минут назад вовсю ерничавшая в душе, двинулась в указанном направлении. Я уже поняла, что этот человек – кем бы он ни был – обладал высшей силой, позволявшей ему влиять на добровольно отдававшихся ему в руки людей. Но я знала теперь, что не уйду отсюда, не ощутив сама того, что только что при мне пережила Фатьма. Я хотела быть свободной и от себя, и от демонов прошлого и будущего.
Я легла на то место, где только что находилась одержимая женщина. В тот момент я желала только одного: чтобы адская тварь, которая отскочила от ее головы, убралась прямиком в преисподнюю и даже не вздумала вернуться и попытать счастья со мной. Меня трясло, я, наверное, уже жалела, что, руководствуясь вечной жаждой познания, явилась сюда и увидела все это: предгрозовое небо Сунжегорска за окном, непоколебимого муллу, зеленый Коран в золотом переплете, который тот крепко держал в своих сильных руках.
Неожиданно от порыва ветра хлопнула форточка, и в распахнутое окно ворвался запах надвигающейся бури, распустившихся садовых роз и мокрого асфальта. Я перевела взгляд на лицо муллы. Передо мной сидел совсем другой мужчина. Словно невидимая тень мелькнула по его чертам и сделала его иным – темным и страшным. Способным на все.
Знаешь, если бы я не забыла своих слез в далеком прошлом, я бы постаралась зарыдать, попросить пощады, немедленно сбежать от надвигающегося кошмара, на который сама себя обрекла. Однако ничего этого я не сделала. Повинуясь колдовской воле этого человека, я легла на кровать, мулла прикрыл мое лицо зеленой простыней, открыл книгу и стал читать.
Я слышала, как на улице хлынул ливень. Тяжелые капли, вперемешку с градинами, влетали в приоткрытое окно и глухо стучали о паркет. Раскаты грома рвались в воздухе, бились о стены, терзая нервы и подавляя остатки воли.
Проклятый мулла произносил святые суры, не прерываясь, его голос то возносился, то падал вниз, и тогда мне казалось, что я слышу хрип, предсмертный хрип дикого раненого животного. Этот голос мучил меня, не давал сосредоточиться на своих мыслях, доказать самой себе, что я принимаю участие в дьявольском фарсе, из которого смогу сбежать, стоит мне только захотеть.
Со мной творилось нечто, я уже готова была поверить, что передо мной настоящий маг, черный маг, отдавший душу Сатане. Может быть, это сам Шайтан позволил ему пленять сердца и души паствы? Может, это его чуяла в нем Фатьма, ему расточала свои темные от желания улыбки и от слияния с ним исходила такой блаженной истомой?
Я не знала, что сейчас произойдет со мной, и богатая фантазия рисовала мне самые страшные картины. Я уже видела себя такой же, как Фатьма, закутанной в черные тряпки, преданно глядящей в глаза единственному повелителю, вокруг которого крутилось существование. Я видела себя потерявшей все: разум, душу, самое себя, ставшей податливым воском в руках опасного чудовища, читавшего надо мной древний арабский текст. Мне было физически больно, я ощущала, как мою волю продавливают, подчиняют себе, выкручивают из меня, словно наживую выдирая внутренности. В панике я хотела встать, броситься вон, но подняться уже не могла.
Неожиданно град прекратился, и в комнату потянуло холодом. Теперь мне казалось, что весь воздух вокруг, и само мое тело, мое дыхание заледенели, и лишь где-то в области сердца зарождалось пламя. Секунды текли, мулла продолжал чтение, а слепящая боль нарастала, приливала мощными волнами и в конце концов поглотила меня целиком. Меня больше не было, весь мир погрузился в огненную лаву страдания. Я горела, руки, ноги, тело существовали отдельно, плавились в адском пламени, но в то же время воздух вокруг был ледяным, сизым и тугим.
Голос муллы становился густым, слишком резким, вездесущим.
От него невозможно было никуда деться, я проклинала его, и, если бы мои руки не были обездвижены невозможной болью, я бы с радостью вцепилась ему в горло. Черный колдун, чертов суфистский оккультист! Я ненавидела его, я ненавидела его в тот момент так, как никого и никогда в жизни. Я чувствовала, как он добивается от меня чего-то… Но чего? Изменить мою сущность, подчинить себе, увести от реальности и бросить впоследствии наедине со своими демонами? Клянусь тебе, ни одно самое кровавое зрелище на свете, ни одно человеческое страдание нельзя было сравнить с тем, что я переживала тогда, лежа в залитой дождем ледяной келье этого мага.
– Субхана ллязи халяка ль-азваджа кулляhа мимма тумбиту ль-арду ва мин анфусиhим ва мимма ля йа’лямун.
Ва йатул ляhум уль-ляйлу насляху минhу ннаhара фа иза hум музлимун.
Ва шшамсу таджри лимустакаррил ляhа. Заликя такдиру ль-’азизи ль-’алим.
Вдруг меня словно перебросило в иное измерение, секунды потекли в другом направлении, превращаясь в минуты, а может быть, и часы. Я потеряла счет времени и цеплялась только за его голос. Голос, который странно изменялся в моем сознании, искажался и вдруг стал звонким, высоким и сильным – женским. Я почувствовала, как мулла наклонился ко мне, моего лица коснулось его сладкое дыхание, и мне вдруг показалось, будто одним своим присутствием, одним дуновением теплого воздуха он разрывает пелену страданий, окутавшую меня. И все происходящее вдруг обрело для меня странную, небывалую сладость, захотелось, чтобы это длилось вечно. Мир вокруг стал сужаться, пока не превратился в черную точку. Полыхнуло последним ледяным пламенем. Я потеряла сознание.
– Ибрагим! Магомед! Куда вы пропали, пострелята? – кричал голос на языке, которым я точно не владела. Однако все его странные звукосочетания, то напевные, то рычащие, отчего-то складывались в моей голове в осмысленные слова. – Ибрагим! Беги скорее, ужин готов!
Поначалу я удивилась: откуда взялся в комнате, где не было никого, кроме нас с муллой, этот молодой женский голос. Ко всему прочему, еще и обращавшийся, по всей видимости, к ребенку. На секунду мне подумалось, будто я наконец-то доигралась в своих выдуманных человечков, докукловодилась – и вот, тронулась умом, обезумела.
– Ну где же вы? Отзовитесь! Отец уже за столом сидит.
Отчего-то мне вдруг показалось, будто голос этот обращается ко мне. Я с трудом открыла глаза – и тут же зажмурилась от яркого солнца. Как, когда успела рассеяться бушевавшая за окном буря? И как могло столько солнца проникнуть в узенькую форточку кабинета муллы?
Я огляделась по сторонам и поняла, что не было никакой форточки, никакого кабинета, да и самого муллы уже не было. Прямо надо мной расстилалось высокое, до рези в глазах синее, ясное небо. Вдалеке маячили пики серых каменистых гор, увенчанные снежными шапками. В воздухе свежо пахло травами, солнцем и чистой водой от протекавшего неподалеку, весело скакавшего с камня на камень ручья. Струи его бликовали под солнцем, и кругом рассыпались отливавшие всеми цветами радуги хрустальные капли. А чуть поодаль темнели аккуратные домики горного села… Это как раз из-за забора одного из них доносился женский голос, звавший ребенка.