Итак, я вошла в окруженный статными платанами дом, находящийся на самом краю Сунжегорска. Настроение у меня было как у мореплавателя и искателя приключений Федора Конюхова, который один на утлом суденышке погружался в пучины океана, полагаясь лишь на смелость и удачу. Я открыла массивную дубовую дверь, с наслаждением сняла свои изуверские туфли и оставила их у входа. Сидящий в окошечке мужичок в феске указал мне одну из комнат на первом этаже. Я было решила, что именно там и изгоняют бесов из активно и с наслаждением грешивших в этой жизни писак. Скромно поблагодарив мужичка, я направилась туда, не забыв отметить для себя поразительную чистоту и тишину, царившую в коридорах.
«А неплохо устроились служители культа», – хмыкнула я про себя уже возле нужной мне двери. Но дать волю циничным мыслям не успела: вскоре меня и еще парочку пожилых женщин, топтавшихся возле этого же кабинета, пригласили войти.
Оказавшись внутри, я тут же начала искать глазами каких-нибудь похожих на картинных духовидцев дедушек с длинными белыми бородами и суровым выражением на испещренных морщинами лицах, которые, по моему твердому убеждению, должны были бы меня сразу раскусить и отправить восвояси. Но, на мое удивление, навстречу приподнялся довольно молодой человек. Уже усевшись напротив него, я настороженно принялась его разглядывать. Молодой мулла был необыкновенно хорош собой. «Селекционный святой отец, уровень – бог», – усмехнулась я про себя. Религиозный деятель был высок, загорел, отлично сложен и, по всей видимости, не брезговал ежедневными тренировками в спортивном зале, при этом обладал удивительным тембром голоса, глазами цвета размытой лазури и белоснежной улыбкой. Я на миг представила, какое впечатление должен производить этот улыбчивый красавец на менее искушенных и не разбалованных мужским вниманием прихожанок. «Вероятнее всего, большая их часть таскается сюда поглазеть на этого доброго молодца, а после сеанса ощущает удивительную легкость – что же, неплохой пиар-ход для духовного учреждения. Даже и джинны сразу унимаются и перестают их мучить, – маловерно хмыкнула я. – Что поделать, правильная реклама – двигатель торговли. А уж тем более когда рекламой занимаются ожившие олимпийские боги».
Мулла, наулыбавшись моему смущению вдоволь, задал мне пару-тройку вопросов: откуда я приехала, чем занимаюсь, замужем ли, я же при этом чувствовала себя весьма скованно, представляя себе и так и эдак, как же этот мистер вселенная будет надо мной читать святую книгу и как я при этом должна буду себя вести. Затем я решила, что в случае чего просто позорно сбегу без всяких объяснений. Не хватало еще, чтобы молодой священник стал свидетелем выхода на поверхность моего джинна и услышал то, что этот джинн мог ненароком сболтнуть. Но, к моей радости и, как мне показалось, к небольшому разочарованию красавца-муллы, вскоре выяснилось, что тут, внизу, размещалась всего лишь приемная, духовидец же принимал своих прихожан на втором этаже.
Мистер вселенная проводил меня тоскливым взглядом, я в последний раз подивилась совершенству его загорелого лица и отправилась навстречу своей судьбе.
Комната, в которую я попала, была совсем не похожа на какое-то мистическое пристанище мага-экзорциста. Она скорее напоминала обыкновенный кабинет – простая, светлая, без каких-либо следов отправления культа. Стол, стулья, несколько книг. Что меня удивило – так это располагавшаяся под окном кровать, накрытая покрывалом зеленого цвета. Должно быть, вот здесь и изгоняли джиннов из легковерных гражданок.
И вот наконец я увидела его. Понимаешь, я не могу объяснить, каковы были черты его лица, хорош ли он был собой, или лицо его было высечено грубо, словно из плохо отесанного гранита. Кажется, я решила тогда, что он похож на человека, привыкшего к тяжелому физическому труду.
Он был высок – гораздо выше меня, – могуч и широкоплеч. Лет ему было, наверное, за сорок, а может, и под пятьдесят, но он совсем не походил на благостных белобородых старцев (дались они мне!). Я помню точно, что у него были удивительные руки. Нет, не аристократические, ни в коем случае, я терпеть не могу их обладателей: в слишком изящных для мужчины руках всегда кроется какой-то подвох. Его кисти были большими, крепкие натруженные ладони спокойно лежали на столе, походя на руки рабочих, которых рисовали в свое время на советских плакатах. Такие же крупные и сильные. И в первый миг, когда я увидела его, внутри у меня кольнуло что-то, пробежала смутная тень перед глазами, показалось, будто я уже видела это лицо раньше. Пробежала – и тут же исчезла.
Вместе со мной в комнату к мулле вошла женщина – еще на первом этаже я услышала, как мистер вселенная назвал ее по имени – Фатьма. Маленькая, под подбородок закутанная в черное, со следами былой красоты и даже пластической хирургии на лице, она смотрела на муллу безумными, влюбленными глазами. Не просто как на самого прекрасного в мире мужчину, но как на светоча, учителя, средоточие мудрости и тайного знания. В моей наводненной разнообразными идеями голове тут же начал стучаться новый сюжет.
Однако сейчас не время было предаваться философским размышлениям, и я принялась наблюдать за разворачивавшейся передо мной сценой. Мулла, по-отечески глядя на Фатьму с высоты своего огромного роста, что-то степенно объяснял ей. Она же, как ученица первого класса, слушала его с предельным вниманием и безмолвно шевелила вслед за ним губами. Вероятно, речь шла о ком-то из больных душевным недугом, которого Фатьма привела за собой в этот религиозный центр, и сейчас она изо всех сил старалась уложить в голове наставления муллы, чтобы не забыть их впоследствии. Мулла говорил, а Фатьма покорно кивала и блестела из-под скромно опущенных ресниц совсем не тем взором, которого можно было бы ожидать от женщины, явившейся к духовному наставнику.
Через пару минут она глянула на него уже открыто. Бог мой, сколько же эмоций было в этом взгляде. И любовь, и ревность, и несбыточная надежда, и покорность судьбе, но превыше всего то, что ошарашило меня, – это было желание, желание обладать этим великаном. Мне стало не по себе, из легких как будто сразу выпустили весь воздух. Откровенно говоря, я никогда не любила становиться свидетелем чьих-то драм и страстных желаний.
– Пусть приходит в понедельник, – наконец сказал Фатьме мулла.
И та преданно закивала.
Он же вдруг посмотрел на меня, и мне снова стало не по себе под этим острым взглядом. Отчего-то показалось, что мулла все знал обо мне, понимал, что явилась я сюда из чистого любопытства, что никакой веры в метафизическое во мне нет, и в то же время почувствовал, что, несмотря на все вышесказанное, меня гложет изнутри самая черная, самая безысходная тоска. И сколь ни мало во мне доверия к происходящему, я все же как-то парадоксально надеюсь, что здесь мне помогут от нее избавиться.
– Останьтесь, – обратился он вдруг ко мне, и по спине у меня отчего-то пробежала дрожь. – Послушаете, как я буду читать над ней Коран. – Он указал глазами на Фатьму.
Та ревностно сверкнула на меня темными очами, но противоречить мулле не решилась. Я же, кивнув, отошла в угол комнаты и села там на низкую скамью.
Фатьма тем временем направилась к кушетке. По тому, как она привычно забралась на нее, какую умиротворенную приняла позу, я поняла, что подобный ритуал она проделывала уже не раз и не два. Мулла заботливо накрыл ее зеленой простыней, было в его ласковых движениях и ее доверчивой покорности что-то такое интимное, что наблюдать за этим мне стало неловко. Казалось бы, процесс предстоял самый что ни на есть не романтичный, однако… Подавив в себе кощунственные мысли, я стала смотреть дальше.