Сдав сессию, я отправился путешествовать автостопом вместе с Сипсиком. Сначала мы взяли курс на Псков, где училась наша старая знакомая из «Песочницы» Ирка Коплинская. До тогдашней административной границы с РСФСР доехали более-менее без приключений — они начались сразу же после ее пересечения. Еще на эстонской территории мы подсели в небольшой автобусик, на котором российские колхозники ездили закупаться к своим прибалтийским соседям. Сразу же за границей асфальт закончился, и дальше пришлось трястись по ухабам «непричесанного» тракта из красного суглинка. Многочисленные пакеты и коробки, которыми труженики села набили автобусик, стали разъезжаться и падать на пол, завалив все свободное пространство между людьми.
— Давай быстрее! — кричал водителю народ. — Чем скорее будем дома, тем скорее кончится этот кошмар!
Лиха беда начало. Водитель прибавил газу — затрясло еще сильнее. Люди, в основном женщины, вцепились в авоськи с озверевшими лицами, тупо глядя перед собой. В этот момент, перелетая через очередную колдобину, автобус дернулся особенно сильно и, издав стремный звук, резко затормозил, вызвав окончательный товарный хаос в салоне. Все хором заматерились. Водитель выскочил наружу и бросился под колеса своего тарантаса.
— Ну, че там? — нервничал народ. — Давай быстрее!
— Быстрее, быстрее… Какой, нахуй, быстрее? Рессора ебанулась. Давай, вылазь, мать твою! Никуда дальше не поедем!
После небольшого, минут на пятнадцать, скандальчика с матерными разборками возле автобуса появилась фигура аборигена на велосипеде, который объяснил, что вот тут, метрах в двухстах, есть некая МТС, где за бутылку водки механик сможет все поставить на место.
— Давай, бабы, водку! — крикнул водила. — Чиниться надыть, аль как?
Бабы, загудев, достали-таки откуда-то из тюков бутылку белой. На МТС вместе с аборигеном и водителем пошли человек пять, ну и мы с Сипсиком. Остальные остались сторожить товар. В общем, приходим мы на станцию техобслуживания. Представляет она собой три стоящих в форме буквы «П», полуразрушенных кирпичных корпуса, забитых каким-то ломом. Лом — вероятно, нетленные останки былой сельхозтехники, — лежит и снаружи, а прямо в центре двора — огромная грязная лужа.
— Ну и что, где тут механик? — спрашивает водила аборигена.
— Да вот он, сука, уже нажрался, видать…
И тут я замечаю прямо посреди лужи раскинувшееся в форме буквы Х тело. Механик. Местное время — 16:00. Да, видать, недотянул немного до конца рабочего дня парниша… Понятное дело, что ремонта не будет. В общем, просто классика жанра: дороги и дураки. Мы с Сипсиком, ясен пень, не стали вникать в подробности ситуации и просчитывать ее возможные последствия, а просто отправились голосовать дальше. Слава богу, удалось тормознуть белую «Волгу», на которой мы уже через час триумфаторами въехали в древний русский город Псков.
Здесь мы гуляли около недели. Ирка водила нас по своим знакомым, в основном художникам, имевшим мастерские в старинных церквах и башнях, которых во Пскове невероятное количество. Нет там такого угла зрения, чтобы не просматривалась хоть одна маковка. Самый интересный тип жил в руинах Спасо-Преображенского Мирожского монастыря. К сожалению, не помню, как звали этого человека. Он оборудовал себе убежище от прозаической действительности в одной из келий всесоюзного памятника архитектуры, находившегося к тому времени в крайне упадочном состоянии — несмотря на официальную мраморную доску, удостоверявшую высокий культурный статус объекта. На одной из внутренних стен монастырского двора был воспроизведен в нехитрой манере граффити огромный лик Христа, скорбно взиравшего на останки былого величия древних русичей: Sic transit gloria mundi
[37]…
Из Пскова мы отправились в Москву. Там, разумеется, гульба продолжалась. Через несколько дней Сипсик где-то затерялась, а я оказался на флэту у своего старого приятеля Юры Диверсанта
[38]. В историю Системы он вошел прежде всего тем, что как-то раз наклеил антисоветскую листовку на здание югославского посольства. Однако прежде всего Дивер был художником. Его фирменный стиль — миниатюрный сюр: он рисовал акварелью, часто под лупой, крошечные психоделические фигурки, что-то среднее между Босхом и Дали, но по таланту, по-моему, превосходил обоих вместе взятых. Такими фигурками — правда, более масштабными, — он однажды от нечего делать, коротая длинные зимние ночи, разрисовал мою комнату на Пярну-мантеэ (которая после этого стала, вероятно, первым и последним музеем художника). В его московском жилище посреди просторной комнаты стоял огромный стол, заваленный тысячами мелких листочков, часто размером с трамвайный билет, покрытых удивительными композициями, от которых крыша ехала реально. Однако в тот момент Юра не занимался художествами. Его в очередной раз накрыла волна политического активизма. Поверх рисованного сюра стояла старинная пишущая машинка, на которой Дивер вместе со своей подругой-секретаршей перепечатывали диссидентскую «Хронику текущих событий» — подпольный информационный бюллетень советских правозащитников. «Хронику» я тогда увидел впервые, однако еще раньше слышал про нее по заграничным «голосам». В течение нескольких дней я помогал ребятам с перепечаткой, пытаясь пробить через копирку шестислойную пачку пергамента. К своему удивлению, я обнаружил, что скопированный мной экземпляр бюллетеня (1975, выпуск 36) содержал материал о событиях вокруг Эстонского демократического движения:
«Аресты в Таллине
13–14 декабря 1974 года в Таллине были арестованы врач Арво Варато (40 лет), инженер Мати Кийренди (26 лет), преподаватель Политехнического института Калью Мяттик (41 год) и инженер Артем Юскевич (43 года, украинец, член КПСС). 4 января 1975 года по тому же делу арестовали бывшего преподавателя Политехнического института инженера Сергея Солдатова (41 год). В 1969 году Солдатова допрашивали в качестве свидетеля по делу офицеров Балтфлота (Хр. 11). Тогда же его как свидетеля подвергли амбулаторной психиатрической экспертизе и признали невменяемым. Арестованные обвиняются в „антисоветской агитации и пропаганде“. Им инкриминируется, по-видимому, изготовление и распространение „Программы Национального фронта Эстонии“, статьи „Русский колониализм в Эстонии“ и журнала „Луч свободы“. При обыске у них вроде бы нашли магнитофонные записи „Архипелага ГУЛАГа“ (на русском) и черновики его перевода на эстонский. Арестованных шантажировали возможностью обвинения в диверсии (в Таллине была сожжена пустая машина КГБ) и в каком-то убийстве. В результате этого шантажа Варато, кажется, начал давать показания. Следствие ведут следователи КГБ по особо важным делам Пименов и Берзиньш. В марте Солдатова перевезли в Москву: по-видимому, на стационарную психиатрическую экспертизу. Следователь сказал жене Солдатова, что его, вероятно, признают невменяемым.
Солдатов передал из тюрьмы следующее письмо: „Это испытание мне ниспослано Богом, и я вверяю свою судьбу в Его руки. Ничто, даже сама смерть, не лишит меня честного имени. В смысле предъявленных мне обвинений по ст. 68 УК ЭССР я совершенно неповинен, ибо не об ущербе или вреде, а о пользе и улучшении жизни, об установлении человеческих отношений между людьми я всегда мечтал. Суд человечества и истории меня, безусловно, оправдает, а передовая общественность на моей стороне. Они это скоро поймут и почувствуют. А сейчас нужна очередная жертва, и я со святым сознанием понесу свой крест. Что владело мной, кроме идеалов любви и истины? А меня изображают преступником заблудшие и ослепленные люди. Они не понимают, что судят не отдельное лицо, а нарождающееся общественное явление, за которым — будущее и которое, наперекор всему, неизбежно. Не успеют истечь 80-е годы“.