Сколько Вячеслав Родионов помнил себя, он всегда любил и уметь рисовать, хотя родился и вырос в семье потомственных ювелиров. Его мать часто ему говорила, что в его гибких пальцах живет талант истинного художника. Не рисовальщика, который озабочен лишь тем, чтобы подобрать подходящий мазок, красивый штрих или выигрышную игру светотени, а дар настоящего портретиста, умеющего читать в душах.
И выбери Радек иную судьбу, то, скорей всего, он сидел бы сейчас не в «Орбе», а на уличном парапете с закрепленным к планшету ватманом, чтобы выхватывать из лиц, промелькнувших в толпе, то настоящее, что в них пряталось. Чаще всего Радек читал в лицах людей позерство, ложь и желание сыграть роль кого-то, кем эти люди не являлись на самом деле. Реже он подмечал в них расслабленность, тщательно скрываемую скорбь или злость. Еще реже — смех. И уже совсем редко он видел в глазах людей то подлинное тепло и чистоту души, в которые хочется окунуться, присвоить себе. Или влюбиться.
У той, которую он любил, были такие глаза. Только теперь этот взгляд появлялся у неё крайне редко. Много лет назад она научилась скрывать его за стальной броней, чтобы никто не мог разглядеть в ней подавленность, смущение, страх или боль, чаще всего замешанную на ужасе от общения с Чудотворцем.
Как это случилось? Почему так произошло?
Радек тяжело опустился на табурет и потер ежик отросших волос. Подавив вздох («Лиз, прости!»), он уронил голову в подставленные ладони. Каждый раз, когда Радек думал об этом, его накрывал мучительный стыд. Наверное, самое страшное, что есть и ест человека — это угрызения совести. Хотя — видит Бог! — он отдал бы все, чтобы раз и навсегда расплатиться с совестью по счетам или, что лучше, чтобы этого прошлого никогда не было, но увы.
Оно — было.
Нет смысла, каясь, подробно рассказывать, как тебя воспитали родители, считавшие тебя на фоне твоих же ровесников чуть ли не избранным. Гораздо важней, как ты использовал то, что зрело в тебе. Свой дар чтеца душ, а вернее, его темную сторону Радек по-настоящему ощутил и принял в свои неполные двадцать три. За год до этого он схоронил мать, умершую от тромбоза. Отец еще раньше сгорел от рака. В том незапамятном 20ХХ-м он, тогда еще Вячеслав Родионов, один из самых перспективных студентов Художественного института имени Сурикова остро нуждался в наличных деньгах. После лечения матери остались долги. Мать, которая всегда была щедрой, даже в свои последние дни жила на широкую ногу, как умела и как привыкла.
Продажа картин, написанных им, пусть талантливым, но пока безвестным художником, прибыли не принесла. Конечно, можно было перехватить у друзей, но Славка никогда так не жил. На родственников, которые к тому моменту и так уже дважды пытались отсудить у него квартиру и небольшое ювелирное наследство, оставшееся от отца, рассчитывать и вовсе не приходилось. Одним из вариантов разобраться с долгами мог стать кредит, взятый в банке. Но жить ты будешь на чужие, а отдавать, как известно, свои. И вот тогда Родионов впервые решил использовать свой талант, чтобы продать оставшиеся от отца золотые монеты.
Покупателя он присмотрел на Арбате, когда приходил туда рисовать. Тот человек не был ювелиром или любителем изящных искусств, но одним из тех хитрозадых старпёров, которые часто пасутся у магазинов, занимающихся скупкой старинных икон и «ювелирки», чтобы перехватить у неопытных юных наследничков, немощных стариков или вдов что-то по-настоящему ценное и облапошить их, купив это за дешево. Итогом сделки, которую Славка провернул за двадцать минут, стало то, что жадничавший старикан поплыл и купил монеты втридорога. Полученных денег хватило, чтобы покрыть все долги матери и жить на остаток суммы еще с полгода. Потом деньги, как водится, кончились.
Он говорил себе, что надо искать иные пути и более приличные способы, как заработать, но... Но следом за этим в его голову стучалась другая мысль: зачем вообще продавать монеты, если их можно оставить для образца, а спекулянту всучить хорошо выполненную художественную подделку?
Славка уламывал себя примерно с неделю. И уломал. Но дело было не столько в желании срубить денег по-быстрому, сколько в том, что он еще помнил охвативший его будоражащий азарт и вкус победы на языке, когда он уделал противника.
На подготовку второй акции ушло четырнадцать дней. Сделать оттиск, форму и съездить в цех при институте, чтобы отлить монеты. Затем добавить патину старины и изготовить поддельный сертификат, воспользовавшись для этого документами, также оставшимися от отца и подтверждавшими пробу золота.
В этот раз Славка приглядел подходящую жертву — алчного мужика лет сорока — в Третьяковке. Молниеносный наскок, ловко начатый разговор, проникновенный взгляд, крючок с подходящей наживкой, заброшенный в тину человеческих желаний в нужный момент — и покупатель не только купил подделку, но и подмахнул Славке бумагу о том, что не будет иметь претензий, если вдруг окажется, что монеты фальшивые. И — понеслась. Еще пара подобных акций, а потом операции пошли уже по накатанной. Менялись только места (магазины, выставки, галереи), города (Москва, Загреб, Киев, Минск) и сюжет, обычно начинавшийся со слов: «Я вынужден быстро продать кое-что очень ценное». Так, мало помалу развивая талант читать в людских душах, Славка научился буквально за минуты выбирать подходящую жертву и обчищать ее — безукоризненно.
Его дар не сказал ему только одно: за ним следили. Ему позволяли отточить навыки до совершенства и нагулять жирок, как забойной скотине. Он узнает об этом, когда ему исполнится двадцать пять. К сожалению, среди общелканных им покупателей окажется «шестерка», работавшая на ОПГ Чудотворца.
Впрочем, с «шестеркой» он еще встретится, но уже при других обстоятельствах. А пока Славка страстно, как делал все, втягивался в эту новую жизнь, полную азарта, соблазнов, игр с человеческой психологий, наивно считал себя Робином Гудом (женщин и слабых не обижать!) и при этом жил на достаточно широкую ногу. Затем в попытке расширить свой «бизнес» он умудрится создать на дому подпольную мастерскую, и денег станет намного больше, чем он рассчитывал. Словно замаливая будущие грехи, Славка начнет кое-что отчислять на благотворительность. После начнутся загулы, романы, прогулы, Художественный институт будет позабыт-позаброшен, и когда-то перспективного студента отчислят.
Жалел ли он об этом? Да, он жалел. Но в свои двадцать четыре, будучи сам себе предоставлен и сам зарабатывая на свой хлеб с маслом, он успел осознать и другую вещь: в этой стране творчество не принесёт пусть талантливым, но безвестным художникам денег.
А потом ему позвонят, под предлогом встречи с очередным «купцом» выманят его из дома, сунут в машину и, предварительно набив ему морду, чтобы не выступал, отвезут в один заброшенный дом в Подмосковье, где человек, представившийся ему, как Апостол, покажет ему видеозапись со всей ретроспективой его «художеств».
— Поговорим? — спокойно предложит Апостол.
Славка прислушался к его речи. В ней ясно присутствовал характерный акцент. «Кто он? Англичанин, американец? Да к черту, какая мне разница?»
— А можно мне помощь зала? — схамил Родионов.