Авраам Линкольн - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Олейников cтр.№ 98

«Дорогая миссис Эйген! Я сижу рядом с Вашим сыном-солдатом. Он был болен, но теперь идёт на поправку и просит меня передать Вам, что теперь с ним всё в порядке. Со всем уважением к солдатской матери

Миссис Авраам Линкольн».

Когда солдат попал домой и прочитал письмо, он признался, что понятия не имел, что эта дама, сидевшая у его кровати, была Мэри Линкольн.

Насмотревшись на страдания молодых людей, Мэри с ужасом осознавала, что вскоре настанет срок и её старшему двадцатилетнему сыну отправляться на военную службу. Правда, пока Роберт учился в Гарварде, и беспокойство доставляли разве что жалобы педагогов на дисциплинарные проступки Линкольна-младшего вроде запрещённого студентам курения в общественных местах.

Вся родительская любовь обрушилась на девятилетнего Тада, тем более что его нельзя было не жалеть: мальчик родился с дефектом верхней губы, отчего зубы росли неправильно и он шепелявил. Иногда только Авраам мог понять, что говорит младший сын. Однако Тад, похоже, не особенно комплексовал. Секретарь Хэй вспоминал:

«Мальчик был переполнен жизненной энергией, буквальной брызжущей через край, да так, что от его проказ и фантастических предприятий весь дом ходил ходуном. Он всегда пользовался абсолютной свободой и после смерти Вилли и отъезда Роберта стал абсолютным тираном Белого дома. И мать, и отец боготворили Тада, учителя его баловали, многочисленные искатели должностей любили приласкать этого оленёнка, любившего бродить по шумной переполненной приёмной. Книги он почти не любил, дисциплину не любил совсем и ни во что не ставил тех воспитателей, которые не разделяли с ним удовольствие запрячь в стул пару ручных коз или побегать с собаками по Южной лужайке. Он был очень сообразительным, но настолько же и ленивым, быстро смекал, сможет подчинить себе воспитателя или нет. От воспитателя, настаивавшего на странной идее, что грамматика доставляет больше удовольствия, чем запуск воздушного змея, Тад стремился избавиться. У него было столько дел, что времени на учёбу не оставалось. Рано утром пронзительное гудение его дудки разрывало унылую тишину коридоров главного офиса страны. День проходил в череде сменяющих друг друга выдумок и шалостей, а когда ближе к полуночи президент наконец-то откладывал перо, он обнаруживал своего баламута уснувшим прямо под рабочим столом, а то и у открытого камина, курчавой головой, естественно, к самому огню. Тогда этот высокий человек брал сына на руки и нёс по коридору в спальню, уклоняясь от светильников.

Президенту нравилось в сыне всё, вплоть до неконтролируемых всплесков энергии. Ему нравилось даже то, что Тад рос, отвергая книжное знание, но с довольно развитым здравым смыслом. Может, это объясняет и любовь мальчика к животным, и любовь животных к нему (дар, часто свойственный добрым и необразованным натурам). Он мог без устали ездить верхом, хотя был так мал, что ноги его торчали перпендикулярно седлу. „Пусть резвится, — добродушно реагировал на всё президент. — У него будет достаточно времени освоить грамматику и посерьёзнеть. Боб был таким же маленьким сорванцом, а теперь он вполне благопристойный молодой человек“» .

Как-то раз Тад пожалел некую делегацию из Кентукки, ожидавшую в приёмной несколько часов. Воспользовавшись отстоянным в борьбе правом беспрепятственно проходить в президентский кабинет, он вошёл и попросил позволения представить отцу своих друзей. Авраам согласился, и Тад ввёл в кабинет делегацию, представил её главу, а тот представил остальных. Оказалось, правда, что это именно та делегация, встречи с которой Линкольн избегал уже неделю. После церемонии представления Авраам посадил сына на колено, поцеловал и сказал, что тот всё сделал правильно и представил своих друзей именно так, как подобает юному джентльмену. Тад потом объяснял, что он назвал этих господ «друзьями», потому что они выглядели благородными и печальными и к тому же были из родного для отца Кентукки! Авраам ответил: «Всё правильно, сынок. Я бы хотел, чтобы все люди были твоими друзьями и моими, по возможности, тоже» .

Любовь Тада к военным была такова, что он просился в армию «хотя бы майором» и с удовольствием носил сшитый для него армейский мундир. Во время прогулок родителей он никогда не садился с ними в коляску, но надевал мундир, седлал пони и ехал рядом в качестве охраны.

Неудивительно, что лучшим подарком на десятилетие Тада (его отмечали 4 апреля) стала поездка на смотр гигантской армии «Потомак», пробудившейся от тяжёлой зимовки и изжившей депрессию декабрьского поражения. «Зима Вэлли-Фордж» прошла, кончалось время дождей и весенней распутицы. «Драчун Джо Хукер» сменил Бёрнсайда, отставленного в январе после провала одного из самых бездарных и бесплодных манёвров кампании — обходного «марша по грязи», над которым свои потешались не меньше, чем противник.

Генерал Хукер сумел привести армию в порядок. Президент, хотевший в этом убедиться, отправился вниз по Потомаку в очень небольшой компании: Мэри, Тад, пара друзей и генеральный прокурор Бейтс, воспользовавшийся возможностью навестить сына. Дорога была для Линкольна формой отдыха от перегрузок ещё со времён разъездов по Иллинойсу. А тут, словно в подарок, закрутилась такая метель, что пароход встал на ночёвку в какой-то тихой бухте Потомака. Никакой охраны, никакой прислуги, узкий семейный и дружеский круг, тёплая каюта и вьющийся за окном снег. Тад вырвался на палубу поудить рыбу, чтобы снабдить компанию достойным ужином.

Снегопад продолжался и на следующий день — в Пасхальное воскресенье. Делегация сменила пароход на поезд (украшенный флагами и лентами товарный вагон с деревянными скамьями), а потом на закрытый экипаж (санитарная карета), в котором и въехала в расположение армии. Это был выросший за зиму город с населением около 150 тысяч человек, со своими пекарнями, типографиями, телеграфом и капитально обустроенными палатками с деревянным полом и жаркими печами. В конце одной из импровизированных улиц стоял в ожидании президента высокий, широкоплечий, рыжий и голубоглазый командующий Джо Хукер.

В понедельник утром пушки возвестили о начале «большого смотра». Войска выстроились по окрестным холмам на многие мили. Несколько дней оттуда мимо президента, Хукера, их свиты (и Тада) тянулась бесконечная змея кавалерии, пехоты и артиллерии. Сверкала сталь, плескали знамёна, сменялись бравурные военные марши. Как минимум 17 тысяч человек кавалерии и 60 тысяч пехоты прошло перед Линкольном, внушая гордость за пополненную, заново обмундированную, снаряжённую, вооружённую, накормленную и вылеченную от физических и душевных ран армию. Присутствующий на смотре корреспондент отметил, что в ответ на салют офицеров Линкольн часто просто прикладывал руку к краю цилиндра, а перед солдатами обнажал голову.

Много времени Авраам и Мэри провели в госпиталях. Они прошли все санитарные палатки одного из армейских корпусов. Авраам расспрашивал больных и раненых, говорил ободряющие и утешающие слова, многим пожимал руки. Сопровождавший Линкольна репортёр не раз замечал слёзы на лицах растроганных солдат.

Тад, кажется, побывал вообще везде, не пропустил ни одного смотра, а в перерывах мотался на своём пони по лагерю в сопровождении одного из ординарцев Хукера. Потом его познакомили с тринадцатилетним «ветераном», прошедшим полуостровную кампанию горнистом Густавом Шуманом, и мальчики стали неразлучны . Особым подвигом явилась поездка к разрушенному Фредериксбергу, на линию пикетов, посмотреть на мятежников. Впрочем, тогда это было время не просто затишья, а ещё и массового доверительного обмена. «Джонни Рэб» и «Билли Янк» (прозвища солдат — южан и северян соответственно) вовсю меняли лишнее на недостающее: «северный» кофе на «южный» табак, вашингтонские газеты на ричмондские.