Дееву удалось-таки вклинить башмак в дверную щель, а затем и колено, а затем и самому втиснуться в вагон.
– Да поймите вы! – сдалась, тяжело дыша, Белая. – Человек просто умирает, окончательно, навсегда, и никто его не заменит!
Деев не слушал, пробирался по коридорам в штабной.
– Вы же как баба, Деев, – нагнала его уже в купе. – Хуже бабы! Дитя бесхозное увидите и сразу к рукам прибираете! – Не хотела, чтобы ссору их слышали, и прикрыла плотнее дверь, но голос возвысила так, что двери помогали вряд ли. – Вы же детей цепляете, как собака репьи! Шагу ступить не можете, чтобы кого-нибудь не подобрать! Ни воли, ни рассудка – одна сплошная ходячая жалость!
Деев опустил ребенка на свой диван: вот и нашлось местечко сухое. Мальчишка, едва почувствовал под собой твердь, кувыркнулся на пол и забился под диванную полку.
Деев сел поверх, откинулся на спинку и посмотрел на Белую. Впервые он видел ее разгневанной – не ехидствующей или обвиняющей, а задетой за живое. Красива сейчас была удивительно. Еще более удивительно, что комиссар гневалась, а Деев был совершенно спокоен.
– Мы будем решать вопрос коллективно, – сказала и метнулась вон.
* * *
– Нет! – отрезал Буг, едва увидев мальчонку.
Деев кое-как выковырял того из-под дивана и предъявил фельдшеру, но полноценного осмотра не получилось – пацаненок бился в деевских руках как зверек, отчаянно и не издавая при этом ни звука. На вопросы не отвечал, да и вообще на взрослых не смотрел, а только под диван, куда и забился наконец, вырвавшись.
– Этот – настоящий бродяга. Такого бескарантинным не возьму. Весь эшелон мне тифом заразит. Или скарлатиной. Или дифтеритом. Или еще чем похуже.
Белая стояла в дверях – молчала, но всем своим видом соглашалась с фельдшером. В разговор не вступала, крепилась.
– Будет тебе карантин, – сказал Деев. – Здесь и пересидит, у меня.
– Так сам же первый и заболеешь!
– А ты мне на что? Вылечишь.
– Коллективно мы – против новичка! – подытожила комиссар; не выдержала-таки, подала голос.
– Коллективно будет после Самарканда. – Деев сел на диван и закинул ногу на ногу (раньше не имел такой привычки, но подсмотрел у Белой и понравилось). – А пока я – единолично, как начальник эшелона, – решаю оставить этого ребенка.
– Когда пятьсот детей из-за одного заразятся и не доедут, ответственность на себя также единолично возьмете?
– Возьму, – отвернулся Деев к окну.
Если доложит комиссар о происшествии в центр – не поздоровится Дееву: одно дело взрослую кормилицу на пару перегонов подсадить, и совсем иное – оборванца бездомного, у кого на морде помоечное прошлое читается, как плакат на демонстрации. Одна надежда, что не захочет Белая добытчика Деева терять и потому закроет глаза на найденыша.
– Пустое! – Комиссар понизила голос и перешла на прокурорский тон. – Это не ответственность, а как раз наоборот, вопиющая безответственность.
Деев смотрел на летящие за окном деревья и гадал, могут ли его снять с маршрута. Могут: и под Арзамасом, и в Самаре, и даже в Оренбурге могут. Вот когда выберутся они в туркестанскую степь – тогда, пожалуй, уже нет: перегоны станут длинны, а телеграфы – редки. Но до Туркестана еще пыхтеть и пыхтеть.
– Зачем он тебе, внучек? – спросил Буг тихо, подсаживаясь рядом. – Мальчишка-то, кажется, глухонемой. Да и вообще дикий какой-то.
– Он не дикий, – отозвалась Белая. – Он дефективный, умственно и морально. Иными словами – идиот.
* * *
– Ты что, и правда идиот? – спросил Деев, когда они с найденышем остались одни в купе. – А ну иди сюда!
Тот не отвечал, и Дееву пришлось пошарить в поддиванной темноте и выволочь оттуда пацана за ногу. В отсутствие других мальчишка не буянил, послушно позволил вытянуть себя на середину купе и рассмотреть со всех сторон.
Был он лобаст и скуласт, как татарчонок, и по-татарски же смугл. И очень некрасив: ноздри и губы широкие, наружу вывернутые; рот страдальческий, скобкой; в морщины у рта, на лбу, под глазами набилась грязь, и оттого лицо – как старушечье. Тряпье наверчено и накручено на тощее тело, примотано веревками, так что местами и не разберешь, где кончается одежда и смотрит в прореху бурое от пыли колено или плечо.
– Как зовут тебя? Говори! Откуда взялся? Почему на путях лежал? Кого ждал? Говори! Говори!
Лупится найденыш на Деева – без упрямства или наглости, а с печальной серьезностью и пониманием – и молчит.
– Ну-ка, открой рот!
Не дождавшись отклика, Деев ухватил пацаненка за подбородок и пальцами слегка приоткрыл нижнюю челюсть: меж зубов блеснуло розовое и влажное – целый совершенно язык.
Мальчишка позволил – не укусил, хотя вполне мог бы. И продолжал пялиться на Деева – как прилип глазами.
На всякий случай Деев достал карандаш и помахал перед сидящим на полу гостем: вдруг окажется грамотным и захочет написать что-либо? Но тот на карандаш и не взглянул, возможно, и не понял, что за предмет.
– Ладно, – сдался Деев. – Сиди пока тут. На заправке отмоем тебя.
Но как раз сидеть мальчишка и не хотел: стоило Дееву выйти из купе – направился следом. Передвигался на ногах, но повадки имел звероватые: шагал не по центру коридора, а жался к стенкам, слегка пружиня на полусогнутых коленях и втянув голову в плечи, словно в каждый миг ожидая нападения; перемещался не равномерно, а рывками – от одной двери к другой, от одного оконного проема к другому – и замирая, притаиваясь ненадолго после каждого пробега.
– А ну топай обратно! – обернулся Деев к преследователю.
Тот таращился на него, прижимаясь к прибитому на стене свежевыстиранному знамени (“Смерть буржуазии и ее прихвостням!”), не уходил.
– Ну же! – Деев распахнул дверь купе и пальцем указал найденышу направление.
Бесполезно.
Взяв упорщика за плечи, Деев толкнул его внутрь, захлопнул дверь – она тотчас задрожала от рывков и ударов: запертый рвался наружу.
Подперев дверь плечом, Деев ждал, пока мальчишка успокоится. Ждал минуту и две – тот продолжал колотиться. На шум притопали другие дети, и Фатима пришла посмотреть – нашли себе развлечение! – и оттого сдаться было уже невозможно, а только переупрямить строптивца.
Кажется, удалось? Удары стихли наконец, дверь перестала дергаться… Но уже через мгновение распахнулась соседняя – обнаружив гармошку, пацан выбрался в коридор через купе комиссара. Будто не замечая собравшихся, пробрался поближе к Дееву и уселся на пол рядом с его башмаками.
– Это вы называете карантин? – показалась следом Белая.
Не отвечая, Деев цапнул найденыша за шиворот и потащил в курятник: там имелись на дверях засовы, и довольно крепкие.