Львы умирают в одиночестве - читать онлайн книгу. Автор: Ольга Владимировна Покровская cтр.№ 22

И все же ни те, ни другие не протянули Калисто руку помощи. Она же, то ли услышав ропоток, то ли просто осознав, что думают о ней в деревне, из последних сил гордо вскинула голову, распрямила спину и пошла вперед. Она не стыдилась своего положения и не считала ошибкой свою любовь с Ибрагимом. Не готова была каяться и молить о прощении. И этого, конечно, ей забыть не могли.

Когда девушка проходила мимо родного дома, из ворот выскочил Димитрис и начал кричать:

– Что, вернулась, потаскуха? Думаешь, мы теперь примем тебя обратно как ни в чем не бывало?

Мать девушки выбежала вслед за ним и, несмотря на жестокие слова сына, простирала к дочери руки, но отец и второй брат, сурово взглянув на Калисто, молча увели женщину в дом. Калисто же, не замедлив шага и ничего не ответив брату, побрела дальше по дороге.

Почему она вообще вернулась в деревню? Неужели ждала помощи от родных, которые не в последнюю очередь были виновны в ее несчастье? Скорее всего, нет. Просто, узнав о смерти любимого, девушка, раздавленная этим известием, не способная мыслить здраво, инстинктивно, как выбравшийся из капкана тяжело раненный лесной зверь, приползающий в нору, вернулась в единственное место в Греции, которое хоть и с натяжкой могла назвать домом. Как она выжила, что дало ей силы не броситься в море со скалы, я не знаю. Наверное, та маленькая жизнь, что билась у нее под сердцем, последняя крохотная ниточка, что связывала ее с Ибрагимом.

– Что же было дальше? Как она выжила? – спросила я и неосознанно схватила Костаса за руку.

История, рассказанная мне Костасом, странно взволновала меня, пробудила что-то в душе. Это было пока смутное, неуловимое чувство, но такое знакомое, что я даже мысленно боялась подобрать ему определение. Слишком давно оно ко мне не приходило, слишком долго я прислушивалась к себе, пытаясь найти хоть намек на его зарождение и не обнаруживая ничего.

– На счастье свое или на беду, но Калисто действительно выжила, – ответил Костас. – Ей дал приют пожилой священник, тот самый, который ранее позволил ей восстанавливать церковь. Он приютил молодую женщину у себя и через три месяца крестил ее новорожденного сына, назвав его Титом – именем святого, которое носил храм, где он служил. Сын стал для несчастной, потерявшей все Калисто единственной отдушиной. И все же, наверное, тоска ее по-прежнему была так велика, так неисчерпаема, что, едва оправившись после родов, Калисто снова взяла в руки кисти и краски и отправилась подновлять церковные фрески. Община платила ей какие-то небольшие деньги за эту работу. Но их, конечно, не хватило бы на жизнь и воспитание маленького Тита, которому Калисто хотела дать самое лучшее. А потому женщина, как некогда ее возлюбленный, стала ходить в море на моторной лодке, ловить рыбу и моллюсков и продавать их в прибрежные таверны. Эгейское море опасное, обманчивое, шторм может прийти неожиданно, но Калисто не боялась бурь и всегда возвращалась с большим уловом.

Год проходил за годом, менялась деревня, менялись люди, живущие здесь, менялся сам мир вокруг. Младший брат Калисто Димитрис вскоре женился, но через несколько лет молодая жена бросила его и сына и укатила с заезжим англичанином. Димитрис воспитывал ребенка один, однако юноша, достигнув восемнадцати лет, уехал в Афины и забыл про отца и деревню, в которой вырос. Жизнь Вазилиса тоже сложилась не слишком счастливо – он так и остался одиноким, так и не нажил собственной семьи. Мать Калисто, несмотря на запрет мужа, тайно общалась с дочерью. Она дожила до глубокой старости, видно, такова уж была судьба женщин в этом роду. Отец девушки перед смертью раскаялся в своем жестоком поступке, хотел примириться с дочерью, звал ее, но Калисто так и не пришла к нему, не простила.

Годы шли, но одно оставалось неизменным: каждый, кто попадал сюда, рано или поздно встречал Калисто – молодую мать, прекрасную, как весна, но всегда печальную, неутомимую рыбачку, выгружавшую из своей лодки ведра с рыбой и осьминогами, зрелую женщину с первой сединой в волосах, высушенную, но не сломленную старуху с горящим взглядом, упрямо берущую кисти и краски и отправлявшуюся подновлять фрески храма Святого Тита. Пару раз случалось так, что в деревню заезжали сведущие в искусстве люди, и все они сходились на том, что Калисто удивительно талантлива, что ей стоило бы ехать в город и выставлять свои работы в художественных галереях. Однако она так больше за всю жизнь и не прикоснулась к холсту, так и не написала ничего, кроме удивительных, проникнутых мудростью и любовью к людям ликов, украшающих стены церкви.

В деревне привыкли считать ее чокнутой, но никогда не вмешивались в ее дела. Должно быть, во всем облике ее слишком ярко считывалась несгибаемая воля и упорство.

– Но зачем же она продолжала это делать? – спросила я. – Неужели не верила в смерть Ибрагима, несмотря на то, что он умер у нее на руках? Неужели надеялась, как и раньше, что таким образом «заслужит» им встречу?

– Может быть, поначалу и не верила, не хотела верить, надеялась на чудо, – ответил Костас. – Но время помогает принять любое горе. Однако Калисто не прекращала своей работы. И вскоре так свыклась с ней, что уже и не мыслила без нее жизни. А может, находила в ней отдушину… Словно переносилась в тот год, когда Ибрагим еще был жив и она ждала его. Знаете, я однажды задал ей этот вопрос. Она взглянула на меня своими невозможными пронзительными глазами, которые ничто не смогло замутить – ни горе, ни годы, ни одиночество, – и ответила: «Я буду расписывать стены церкви Святого Тита до тех пор, пока Бог не сжалится над нами и не даст нам с Ибрагимом встретиться». – «Но ведь он умер, Ибрагим», – возразил я. «Он умер, – кивнула она. – А я – нет».

– Вы думаете, она ждет встречи с ним после смерти? – с волнением спросила я.

В памяти у меня мелькали картины сегодняшнего дня – старинная церковь, укрытая в густой листве. Лучи теплого света, пронизывающие каменный сумрак, мудрые, всепрощающие лики на стенах, огненные глаза старухи, выведшей меня на дорогу, иссушенная, но сильная рука, погладившая меня по волосам. Все это сплеталось с шепотом моря, с еще звучавшим в моих ушах мягким голосом Костаса, и в груди у меня зарождалось что-то, звенело от напряжения, рвалось наружу.

– Я не знаю, – искренне отозвался Костас. – Ее всегда было трудно понять, а с годами стало еще сложнее. Она не опускается до того, чтобы что-то объяснять, – говорит, когда считает, что ей есть что сказать, и молча уходит, когда полагает, что говорить тут не о чем.

– Костас, а откуда вы знаете эту историю? – спросила я, вглядываясь в темноту, чтобы различить его открытую улыбку, которая за этот вечер отчего-то стала мне так дорога. – Это деревенская легенда?

– И легенда тоже, – кивнул он. – Но вообще-то Калисто – моя прабабушка. Моя мать, хозяйка таверны, была дочерью Тита. Сам он умер несколько лет назад, умер и мой отец. А прабабка, как видите, жива – жива, схоронив и возлюбленного, и сына, дожив до глубокой старости, увидав целую толпу внуков и правнуков… Это я и имел в виду, когда говорил, что не рискну судить, добром или злом обернулся в итоге тот приезд Ибрагима. Да, сам он погиб и сделал Калисто несчастной на всю жизнь. Но кто знает, не для того ли это было, чтобы спустя десятки лет мы с вами встретились здесь, на Хиосе, и вот так беседовали на пляже под рокот волн?