– То есть мы так и не знаем почему.
– Мы сейчас возвращаемся на место преступления не ради почему. А ради как. Как Эсекиэлю удалось туда проникнуть?
– Хорошо. Это твоя первая нить к разгадке. А как же вторая? Каким образом мы узнаем почему?
– Ты сочтешь это безумием.
– Интересно.
И Антония говорит ему.
И да – это безумие.
Карла
Сандра не отвечает.
Карла настаивает, неоднократно зовет ее (когда убеждается в том, что опасность миновала). Но Сандра не отвечает. За стеной молчание.
Забудь об этой женщине. Лучше подумай о себе.
Голос по-прежнему с ней разговаривает, но он уже потерял часть своей силы, своей повелительной интонации. В какой-то степени это связано с тем, что Карла осознала, что она тут не одна, что по ту сторону стены есть кто-то еще.
Но Сандра не отвечает.
Проходят часы, а может, годы.
Карла спит. Просыпается, снова засыпает. Карла балансирует между сном и реальностью, словно мотылек, порхающий вокруг свечки. Каждый раз, когда ее веки слипаются и она поддается уносящей ее дремотной волне, наступает черед обманчивого блаженства. Потому что спустя несколько месяцев или минут Карла просыпается вновь. И недолгое ощущение покоя сменяется ужасающе ясным осознанием своего положения. Отчаянного положения.
В один из таких моментов Карле слышится, что дверь открывается. Она ощупывает пол и находит еще одну бутылку воды и шоколадку. Карла немного отпивает, мочится в выгребную яму в углу, но к шоколаду не притрагивается. Она не хочет есть: ее желудок все еще сжимается от кислоты, а рот наполнен привкусом горечи и железа.
Но дело не только в этом.
Она боится, что в шоколадку что-то добавили.
Ты должна поесть.
Она может быть отравлена.
Ты в его власти. Он может убить тебя, как только захочет. Если ты не будешь есть, если у тебя не останется сил, то не останется и шансов на спасение.
Голос вновь обретает силу и мощь, заполняя собой пустоту, возникшую из-за молчания Сандры. Теперь он слышится громче прежнего и раздается не только в голове, но и в окружающем затхлом воздухе.
Карла разрывает упаковку и отламывает кусочек, пытаясь угодить голосу. Он больше не похож на материнский. Теперь он другой. Более молодой. Более четкий.
Более безжалостный.
– Кто ты? – шепчет она.
Ты знаешь.
– Нет, не знаю.
Голос больше не отвечает.
Карла съедает еще чуть-чуть. Глюкоза нормализует уровень инсулина и возвращают изнуренному телу немного энергии.
Ты должна чем-то заняться. Иначе сойдешь с ума.
И это говорит голос в моей голове, думает Карла.
Но голос прав. И поэтому она решает изучить окружающее ее пространство. На этот раз более подробно. Она внимательно ощупывает пол и стены своей камеры, отмечая каждую деталь.
Вокруг нее нет ничего примечательного, только голый цемент.
Однако стена напротив металлической двери покрыта маленькими квадратными плитками примерно десять на десять сантиметров. В углу, рядом с выгребной ямой, последняя плитка немного отклеилась. Она оттопыривается на несколько миллиметров, и издает легкое песочное похрустывание, когда до нее дотрагиваешься.
Если бы Карле удалось просунуть пальцы между цементом и плиткой, возможно, она бы смогла оторвать ее.
И зачем тебе это?
Незачем, думает Карла, и ее вновь охватывает беспощадное чувство отчаяния.
14
Бумажный пакет
В Ла-Финке им оказывают не слишком-то радушный прием.
Ни тебе танцовщиц, ни конфетти, ни красной дорожки.
Джон Гутьеррес никогда не был сторонником традиционного соперничества между охранниками и полицейскими. Ему бы спокойно прожить сто лет, и он бы жил и другим не мешал. И каждый пусть занимается своим делом. Но, конечно, таких, как он, мало. Обычно, когда ты служишь в полиции и из кожи вон лезешь ради своей работы, когда ты без конца самоотверженно таскаешься по вызовам, в какой-то момент ты начинаешь оглядываться на других. Такова человеческая природа: презирать тех, кто ниже тебя и ненавидеть тех, кто выше. Затем ты продвигаешься по службе на одну ступеньку вверх – и все по новой.
Своевольные охранники, не подозревающие о том, что Джон Гутьеррес – натура тонкая и чувствительная, несмотря на его внушительные габариты и грозный вид, не собираются оказывать содействие.
Джон паркует «ауди» рядом с будкой. Они выходят из машины. Охранники стоят возле шлагбаума. Оба держат в одной руке сигарету, а другой оттягивают поясную петлю. Классическая позиция номер один, прямо как из первого урока учебника.
– Чем могу вам помочь?
Перевод: какого хера приперлись?
– Добрый вечер. Я инспектор Гутьеррес из Национальной полиции. Это моя напарница. Мы были здесь позавчера, не знаю, помните ли вы.
– Позавчера у меня был выходной.
Разумеется, врет: несмотря на темноту, Джон узнал обоих. Особенно того, кто говорит. Трехдневная щетина, проколотое ухо, около пятидесяти лет. Он врет, как соврал и в прошлый раз, когда заявил, что не работал в тот вечер, когда обнаружили труп Альваро Труэбы.
– Нам нужны записи с камер наблюдения, сделанные три ночи назад.
Охранник скрещивает руки на груди и разводит стопы (классическая позиция номер два). Ответ звучит весьма неожиданно:
– Разумеется, инспектор, с удовольствием.
Джон улыбается.
– Только отправьте для начала письменный запрос управляющему охранной компании с указанием имени заявителя, уточнив, какие именно записи вам нужны, а также пояснив, что вы их запрашиваете в рамках уголовного расследования. Таков закон о защите персональных данных, вы же знаете.
Конечно, думает Джон. Только вот у Карлы Ортис нет времени ждать, пока я отправлю письменный запрос по делу о преступлении, которого как бы не было.
– Послушайте, мы не можем ждать. Возможно, мы обойдемся без всей этой бумажной волокиты и вы просто окажете нам профессиональную любезность?
– И во сколько же вы оцениваете профессиональные любезности?
Джон почесывает голову, а затем лезет в карман. Выскребает все, что есть в кошельке. Пятьдесят евро.
– Пятьдесят евро. Это все, что у меня есть с собой.
– Ну так возвращайтесь, когда у вас будет с собой пять тысяч, – говорит охранник, который прекрасно знает, что полицейскому таких денег за всю свою проклятую жизнь не видать.