Вслед за новостями из Шато-Тьерри публиковался рапорт депутации из Провена… Судя по нему, этот город был занят частями союзников с 13 по 18 февраля. В первый же вечер оккупанты затребовали множество вина и водки. На следующий день начались реквизиции материи, табака, сахара, железа, лошадей и т. д. Все это время русские солдаты, казаки, башкиры, калмыки стояли лагерем в городе и его округе, грабя магазины и жителей
[118]. Самой тяжелой была ночь с 17 на 18 февраля — перед отступлением вражеского арьергарда из города. Тогда ограбили, выломав окна и двери, около четверти домов в городе. Повсюду сеяли запустение и разорение, город только чудом избежал поджога, которым угрожали отступавшие. «Эти варвары способны на любые эксцессы: мы видели, как средь бела дня с граждан снимали их одежду; один почтенный старик, подвергшийся нападению казаков, остался в буквальном смысле голый на ступенях своего разграбленного замка. Они опустошили и разграбили деревни, фермы, замки, загородные дома, забрали с собой почти всех лошадей, повозки, крупный рогатый скот, зерновые и кормовые; разрушены либо сожжены не только отдельные фермы или дома, но и целые деревни в долине Сены»
[119].
В номере от 4 марта 1814 г. Journal de l’Empire вновь описывает на двух страницах различные случаи насилия русских над местным населением и среди прочих возвращается к случившемуся в Провене, дополняя тем самым публикацию от 28 февраля. В этом городе еще в первый день занятия его союзниками, 13 февраля в 10 часов вечера, пять казаков ворвались в дом к вдове бакалейщика, где оставались до 5 утра 14 февраля. В течение этих 7 часов вдова успешно защищала от них свое целомудрие: «…ей стоило больших усилий ускользнуть из их рук». Счастливо спаслась даже ее дочь 14 лет. Правда, найдя портрет покойного бакалейщика, казаки нанесли по нему несколько ударов кулаками, ну и, конечно, «дом был полностью разграблен». Но тогда не всем женщинам удалось избежать насилия. В другом доме 12 казаков ворвались к 48-летней женщине (имя в этом случае не называется), повалили ее на землю, зажали рот рукой и «удовлетворили свою брутальность». Затем насильно напоили ее водкой, избили, а дом ограбили. Другие пять казаков ворвались в дом мясника, его жена пыталась забаррикадироваться в магазине, но дверь была выбита, а сама женщина получила пару ударов прикладом в живот
[120].
Помимо «новостей из коммун» и «адресов делегаций» Journal de l'Empire практиковал публикацию анонимных «писем из армии». В одном из таких писем, напечатанном в номере от 4 марта 1814 г., говорилось о событиях в Труа: «…русские <…> сеяли повсюду опустошение и террор»; казаки сжигали фермы и посевы, «…я знаю, — уверял автор этого письма, — из уст жертв, что русские офицеры постоянно стояли во главе грабительских экспедиций своих подчиненных, забирая все лучшее себе»
[121].
Кажется, уже и грехов-то не осталось, в которых еще можно было бы обвинить неприятеля… Journal de l’Empire от 6 марта открывался описаниями, имевших якобы место насилий над французскими священниками. Утверждалось, что в Пон-сюр-Йоне 2 марта «враг обращался с населением кантона самым варварским способом»… Местный священник 73 лет стал первой жертвой свирепой жадности русских. Они разорили его кабинет, испортили мебель, одежду; «ярость монстров дошла до того, что они ему нанесли несколько ударов саблей плашмя». Затем приставили саблю к горлу и стали требовать, чтобы он назвал место, где прятал свои деньги…
Еще более печальные события, продолжает газета, произошли со священником Базошем. «Русские солдаты посягали на целомудрие его племянницы, и он пытался оказать им самое решительное сопротивление, но четверо из бандитов посадили его на лошадь и повезли в поле, чтобы расстрелять. К счастью ему удалось ускользнуть от них и вернуться домой окружной дорогой. Но племянницу свою он там не обнаружил. Когда он зашел в сад, ужасная картина открылась его глазам. Племянница лежала в яме, куда она бросилась, чтобы спастись от бандитов»
[122].
Тот же выпуск газеты сообщает о разграблении Суассона: «Несмотря на прокламацию Ф.Ф. Винценгероде
[123], в которой он обещал жителям личную безопасность и сохранность их имуществ, большая часть домов была опустошена», а «одним из первых действий властей, которые называют себя нашими освободителями, было предоставить свободу заключенным в тюрьме злоумышленникам. Русские увозят с собой мужчин, способных носить оружие, возможно, чтобы увеличить число своих казаков; они также забрали с собой заключенных в тюрьме женщин, пренебрегая болезнями, которыми те болели»
[124]. Повсюду, уверяла газета, «где побывали русские, жители единодушно выражают одно чувство: смерть предпочтительнее игу этих иностранцев»
[125].
Номер Journal de l'Empire от 8 марта вновь содержит сообщение из муниципалитета Сезанна: «…на повестке дня — воровство, насилие, жестокое обращение». Многие умерли «от ужаса и зла, что они испытали на себе. В том числе и несколько женщин — „жертв их звериной жестокости“. Разграблены три фабурга, жители изгнаны их своих домов, а мебель пущена на костры биваков этих „диких обитателей севера“»
[126].
Journal de l'Empire от 16 марта утверждала, что враг творит величайшие злодеяния на захваченной им территории. Так, в Маконе один крестьянин был расстрелян только за то, что был задержан с вилами: 24 часа его труп с воткнутыми в тело его же вилами был выставлен на всеобщее обозрение
[127].
Journal de l'Empire от 20 марта 1814 г. поместила на своих страницах отрывок из рапорта аудитора из Монмираля на имя министра внутренних дел о событиях в этом городе 25 февраля. Сообщается, что, войдя в город 25 февраля, казаки не покидали его до 12 марта
[128]. 6 марта «атаман» вообще приказал город разграбить из-за того, что семерых казаков, удалившихся накануне на некоторое расстояние от города, посмели обстрелять местные жители, убив при этом одного из них. В результате Монмираль пережил все те ужасы, которые испытывает город, когда его берут приступом. «Не убереглись ни девочки, ни даже женщины старше 70 лет: варвары до того дошли в своей бесстыдной дикости, что удовлетворяли свою похоть прямо посредине улицы». Разграбили не только город, но и близлежащий замок. Автор уверял, что в его ушах еще слышны крики женщин и детей, смешанные с диким смехом и рыком казаков, и перо просто отказывается описывать все те ужасы, что он успел увидеть перед тем, как «покинул город»
[129].