За черным окном – море тюльпанов - читать онлайн книгу. Автор: Николай Пернай cтр.№ 56

– Да, – сказал я. – Буду учителем.

– А что будете преподавать? Бокс?

Неужели, подумал я, мой внешний вид тянет только на боксера?

– Возможно, и бокс, и кое-что еще.

– Вот здорово!.. А как вас зовут?

– Павел Васильевич. А вас?

– Меня тоже Павел.

– А меня Олег

– Меня Коля.

Так я начал знакомство с детьми, которых потом многие годы считал самыми близкими людьми в своей жизни.

Я был поселен в гостинице – небольшом щитовом бараке, находящемся на попечении хозяйки, милейшей Анны Андреевны. Она жила здесь же вместе с кроткой, с невыразительным плоским мордовским лицом, дочерью Ритой, работавшей библиотекарем в клубе, и малорослым, сильно пьющим и драчливым зятем Толиком, сучкорубом.

* * *

Коллектив работников школы был небольшой, человек двадцать. Новые коллеги приняли Павла Крёстного тепло. Две учительницы начальных классов были молодые женщины, чуть за тридцать; еще одна молодая женщина была учительницей математики; труд преподавал угрюмый мужчина лет пятидесяти; остальные учительницы были сорока и более лет. Валентина Ивановна Широких, директор школы, худенькая, очень энергичная пожилая женщина, в порыве гостеприимства слегка приобняла новичка и произнесла слова, значение которых Павел долго не мог понять:

– Наконец-то к нам прибыл молодой специалист, который, надеюсь, станет моим преемником.

«Каким «преемником»? – думал, не догадываясь, Павел. Ему было всего двадцать, а педагогического опыта – без года сутки.

В первые же дни его окружили таким вниманием, каким он ни до, ни после никогда в своей жизни не пользовался. «Павел Васильевич прибыл к нам из Москвы», – то и дело к месту и не к месту говорили о нем в школе, потом и в поселке. Как будто он прибыл из самого Кремля в ранге Чрезвычайного и Полномочного Посланника.

Поскольку предполагалось, что он будет вести много предметов, коллеги принесли ему в первые же дни массу методических материалов: «Возьмите, пригодится». Он брал, удивляясь, как в такой глуши могли оказаться последние работы таких именитых ученых, как Лернер, Дайри, Лейбенгруб, чьи лекции он слушал в Москве, и таких практиков, как Шаталов. Он часто задавал вопросы разным людям и мог бы иной раз надоесть своей назойливостью. Но – нет: ему охотно и подробно отвечали и делились секретами ремесла. Как спланировать материал так, чтобы уложиться в отведенное количество уроков, как провести урок, как организовать практическую работу по биологии или географии, как работать с контурными картами, каковы нормы оценок знаний по истории, по немецкому языку и т. п.? Именно с помощью добросердечных товарищей Павел получил ответы на эти и множество подобных вопросов и прошел своеобразный педминимум. Его самого тоже часто спрашивали о Москве, Третьяковке, Старом Арбате, пединституте, и он, не кочевряжась, рассказывал, что знал.

Отношения с людьми складывались благоприятно, но были и проблемы. Часто мои деяния и поведение были совсем не безупречными, но я не слышал ни упреков, ни замечаний, ни поучений в свой адрес. Особенно непросто складывались первые контакты с ребятишками, обычными деревенскими сорванцами. Имея репутацию специалиста из столицы, я – увы! – не обладал ни достаточно приличными манерами, ни подобающей речью, ни взрослой солидностью. Не обладал, к сожалению, и тем Богом даваемым качеством, которое называется педагогическим чутьем. У меня был только голый авторитет учительской должности, благосклонно поддерживаемый коллегами, и малая толика здравого смысла человека, немного потрепанного жизнью и предрасположенного к рефлексии. Спасала склонность к самоанализу, которая временами опрокидывала меня на лопатки и понуждала критично пересматривать собственное поведение и давать самому себе нелицеприятные оценки.

Так работал я, но однажды увидел, как действовала в сложной ситуации добрейшая Лина Константиновна, учительница математики и физики, между прочим, очень больной человек. После перемены, не обращая внимания на звонок, седьмой класс, который считался трудным, продолжал шуметь и бузить. Старая учительница, с трудом передвигающаяся на больных ногах, взошла на порог класса и встала в дверях, молча созерцая происходящий бедлам. Так, молча, она стояла с полминуты, а когда безумство учеников приблизилось к нулевой отметке, прошла к учительскому столу и спокойно сказала:

– Ну, что ж, бывает… Здравствуйте, мои родные! Сегодня я не могу сказать вам, как всегда, – мои любимые, – потому что вы какие-то необычные. Немного дикие. Но вы всегда были и остаетесь моими родными, самыми близкими мне людьми. Садитесь. Начинаем наш урок…

Попробуй после этого – забалуй. Лина Константиновна пользовалась в поселке высочайшим авторитетом. У нее не было семьи, она жила одиноко. Ее родней была школа с путёвыми и непутёвыми учениками. Ради них она жила. Большая часть жителей поселка были ее воспитанниками, и они платили ей любовью и уважением.

Мужчин в школе было всего двое: я и хмурый трудовик, Александр Георгиевич Михеев. Он был старше всех в коллективе. Фронтовик и инвалид войны, имел тяжелое ранение в голову и после множества операций почти полностью утратил зрение на левом глазу. Всю войну он провел за баранкой грузовиков: полуторки, «захара», «студебекера». За глаза иногда его звали – «адский водитель». При всей своей инвалидности он обладал огромной физической силой. Как-то, зайдя в спортзал, он попросил надеть на гриф штанги все имеющиеся блины. Когда его просьба была исполнена, Александр Георгиевич подошел, косолапя, ухватился за штангу руками и, чуть присев, с громким «ха!» поднял ее до колен. Подержал секунду-две-три и с грохотом опустил на помост. Вес был больше двухсот пятидесяти кило. Ребята побаивались его. Если кто-то начинал вести себя неподобающим образом, старый учитель просто подходил к шалуну, клал свою налитую свинцом руку тому на плечо и густым басом говорил: «Не балуй!» Бывали случаи, когда после таких прикосновений дети писались.

Некоторое время я тоже был сторонником не столько самих силовых методов воздействия, сколько – их демонстрации. Учитель, считал я, должен быть физически и духовно сильным и время от времени должен демонстрировать свою силу и тем вызывать уважение и даже некоторый страх учеников. Однако попав в коллектив, основу которого составляли пожилые и немощные женщины, я был поражен удивительным явлением: на уроках этих женщин была почти идеальная дисциплина. Ни одна из них не обладала выдающейся физической силой, физическим или каким-то другим совершенством. Но у всех были хорошие дружеские отношения с детьми. Заходя на перемене в учительскую, никто никогда не злословил по поводу своих учеников и не хныкал о своей несчастной доле; можно было слышать забавные истории, но не злословие. Никакой демонстрации силы или умственного превосходства, никаких окриков, никакой нервозности и истеричности. И при этом школа работала в нормальном режиме. Каждый спокойно делал то, что ему положено.

Как слабые женщины, задавал я себе вопрос, обходятся без надрыва связок, без демонстрации силы, без нервозности?