|
Cтраница 48
Морн на террасе один. Видно, как он медленно поворачивает лицо слева направо, следя за уезжающей. Затем возвращается в гостиную.
(Вытирает платком голову.)
На волосах остался летучий дождь… (Пауза.)
Я полюбил ее в тот самый миг, когда у поворота мелькнули шляпа, мокрое крыло коляски, – и в аллее кипарисной исчезли… Я теперь один. Конец. Так, обманув свою судьбину, бесу корону бросив на потеху, другу возлюбленную уступив… (Пауза.)
Как тихо она по ступеням сходила, ставя вперед все ту же ногу, – как дитя… Стой, сердце! Жаркий, жаркий клекот, гул встает, растет в груди… Нет! Нет! Есть способ: глядеться в зеркало, чтоб удержать рыданье, превращающее в жабу лицо… А! Не могу… В пустынном доме и с глазу на глаз с ангелом холодным моей бессонной совести… как жить? что делать? Боже мой… (Плачет.)
Так… так… мне легче. То плакал Морн; король совсем спокоен. Мне легче… Эти слезы унесли соринку из-под века – точку боли. Я Гануса, пожалуй, не дождусь… Душа растет, душа мужает, – к смерти, что к празднику, готовится… Но втайне пускай идут приготовленья. Скоро настанет день – я Гануса, пожалуй, и не дождусь, – настанет, и легко убью себя. А мыслью напряженной не вызвать смерти; смерть сама придет, и я нажму курок почти случайно… Да, легче мне, – быть может, это – солнце, блестящее сквозь дождь косой… иль нежность – сестра меньшая смерти, – та, немая, сияющая нежность, что встает, когда навеки женщина уходит… А эти ящики она забыла задвинуть… (Ходит, прибирает.)
Книги повалились набок, как мысли, если вытянет печаль и унесет одну из них: о Боге… Рояль открыт на баркароле: звуки нарядные она любила… Столик – что скошенный лужок: тут был портрет ее родных, еще кого-то, карты, какая-то шкатулка… Все взяла… И – словно в песне – мне остались только вот эти розы: ржавчиною нежной чуть тронуты их мятые края, и в длинной вазе прелью, смертью пахнет вода, как под старинными мостами. Меня волнует, розы, ваша гниль медовая… Воды вам надо свежей. (Уходит в дверь направо.)
Сцена некоторое время пуста. Затем – быстрый, бледный, в лохмотьях – с террасы входит Ганус.
Ганус
Морн… Морн… где Морн?.. Тропою каменистой, между кустов… Какой-то сад… и вот – я у него в гостиной… Это сон, но до того как я проснусь… Здесь тихо… Неужто он ушел? На что решиться? Ждать? Боже, Боже, Боже, ты позволь мне с ним встретиться наедине!.. Прицелюсь и выстрелю… И кончено!.. Кто это?.. Ах, только отраженье оборванца… Я зеркалов боюсь… Что делать дальше? Рука дрожит, напрасно я вина там выпил, в той таверне, под горою… И шум в ушах… А может быть? Да, точно! Шуршат шаги… Теперь скорей… Куда бы… И прячется слева за угол шкафа, выхватив пистолет. Возвращается Морн. Возится с цветами у стола, спиной к Ганусу. Ганус, подавшись вперед, дрожащей рукой целится.
Морн
О бедные… дышите, пламенейте… Вы на любовь похожи. Для сравнений вы созданы; недаром с первых дней вселенной в ваших лепестках сквозила кровь Аполлона… Муравей… Смешной: бежит, как человек среди пожара… Ганус целится.
Занавес
АКТ V Сцена I Комната старика Дандилио. Клетка с попугаем, книги, фарфор.
В окнах – солнечный летний день. По комнате тяжело мечется Клиян. Слышна отдаленная стрельба.
Клиян
Как будто умолкает… Все равно: я обречен! Ударит в мозг свинец, как камень в грязь блестящую, – раз – мысли разбрызгаются! Если б можно было жизнь прожитую сочно отрыгнуть, прожвакать вновь и проглотить, и снова воловьим толстым языком вращать, выдавливать из этой вечной гущи былую сладость трав хрустящих, пьяных от утренней росы, и горечь листьев сиреневых! О Боже, если б вечно смертельный ужас чувствовать! И это – блаженство, Боже! Всякий ужас значит «я есмь», а выше нет блаженства! Ужас – но не покой могильный! Стон страданья – но не молчанье трупа! Вот где мудрость, и нет другой! Готов я, лязгнув лирой, ее разбить, мой звучный дар утратить, стать прокаженным, ослабеть, оглохнуть, – но только помнить что-нибудь, хоть шорох ногтей, скребущих язву, – он мне слаще потусторонних песен! Я боюсь, смерть близится… тугое сердце тяжко подскакивает, как мешок в телеге, гремящей под гору, к обрыву, к бездне! Не удержать! Смерть! Из двери справа входит Дандилио.
Дандилио
Тише, тише, тише… Там Элла только что уснула; кровью бедняжка истекла; ребенок умер, и мать второй души лишилась – главной. Но лучше ей как будто… Только, знаешь, не лекарь я, – какие книги были, использовал, но все же… Клиян
Дандилио! Мой добрый Дандилио! Мой прекрасный, мой светлый Дандилио!.. Не могу, я не могу… меня ведь тут поймают! Я обречен! Дандилио
Признаться, я не ждал таких гостей; вчера меня могли бы предупредить: я клетку попугаю украсил бы – он что-то очень мрачен. Скажи, Клиян, – я Эллою был занят, не понял хорошенько, – как же это ты спасся с ней? Клиян
Я обречен! Ужасно… Какая ночь была! Ломились… Элла все спрашивала, где ребенок… Толпы ломились во дворец… Нас победили: пять страшных дней мы против урагана мечты народной бились; в эту ночь все рухнуло: нас по дворцу травили – меня и Тременса, еще других… Я с Эллою в руках из залы в залу, по галереям внутренним, и снова назад, и вверх, и вниз бежал и слышал гул, выстрелы, да раза два – холодный смех Тременса… А Элла так стонала, стонала!.. Вдруг – лоскут завесы, щелка за ней, – рванул я: ход! Ты понимаешь, – ход потайной… Дандилио
Вернуться к просмотру книги
Перейти к Оглавлению
Перейти к Примечанию
|
ВХОД
ПОИСК ПО САЙТУ
КАЛЕНДАРЬ
|