Вот дьявол, эти мясистые грибные зонтики на толстом древесном стволе он точно уже видел. Так выходит, он носится по лесу кругами. Барнеби остановился, едва заметив краем глаза Троя, шумно затормозившего рядом. Только теперь он осознал, что сердце терзает мучительная боль. Что куртка почернела от пота и вся изодрана, точно так же, как и кожа на лице, колючими плетями ежевики. Что он хватает ртом воздух, словно утопающий. Он немного постоял не шевелясь, пытаясь заставить себя успокоиться и поразмыслить трезво.
И тогда он увидел чемерицу и понял, почему грибные зонтики выглядят знакомыми. В нескольких футах от него был тот самый экран из переплетающихся веток. Он прошел вдоль него, почти неслышно ступая по толстой лесной подстилке, и вышел на край поляны.
Она расстилалась перед ним — довольно большой кусок земли был вытоптан, колокольчики и папоротники смяты и поломаны. Кэтрин Лэйси лежала в объятиях своего любовника. Они прижимались друг к другу, словно дети, потерявшиеся в дикой чаще. Рядом с его безжизненной рукой валялся одинокий стакан. На ней было свадебное платье — водопад тугих атласных складок, и фата, прикрепленная к венку из диких цветов. Тонкая ткань фаты, богато расшитая жемчугом и стразами, струилась, словно пытаясь раствориться в лесном сумраке. Поразительная красота Кэтрин не померкла даже после ее смерти. Пока Барнеби, лишившись дара речи, стоял над ними, с ветки слетел большой лист и опустился ей на лицо, ярко выделяясь на восковой коже и закрывая от света ее потухшие глаза.
Глава 3
— Как любезно с вашей стороны было зайти ко мне, господин инспектор.
Барнеби удобно устроился в гобеленовом кресле рядом с большим куском сливового пирога и бокалом коктейля.
— Ну что вы, мисс Беллрингер. Если бы не вы, как вы справедливо заметили еще в самом начале, вообще не было бы никакого дела.
— Знаете, я всегда подозревала эту девицу Лэйси.
— Да, — кивнул Барнеби. — Нередко возникает желание отбросить наиболее очевидный вариант. Но он часто оказывается верным.
— А когда вы поняли, что она работала не в одиночку…
— Совершенно верно. Тогда мне стало понятно, как были осуществлены все три убийства.
— Мне так жаль Филлис Каделл. Ужасная вышла история. Но я все-таки не совсем поняла, как это все получилось. Почему она призналась в том, чего не совершала?
— Это сложная история. — Барнеби отхлебнул из бокала. — И чтобы все вам объяснить, придется вернуться на несколько лет в прошлое. Точнее сказать, в детство Лэйси. Помните миссис Шарп?
— Няню? Помню конечно. Бедняжка. Они уж заставили ее поплясать.
— То же самое говорила мне и миссис Рейнберд. Очевидно, в детстве они были не разлей вода, все время что-то подстраивали, замышляли, защищали и покрывали друг друга, но потом, когда повзрослели, все изменилось. Начали постоянно ссориться, и это дошло до такой стадии, что, когда они выросли достаточно, чтобы самостоятельно заботиться о себе, старушка Шарп переехала в тихое местечко у моря. Я принял эту историю за чистую монету просто потому, что у меня не было причин в ней сомневаться. Тем более что поведение обоих Лэйси вполне ее подтверждало. Я сам стал случайным свидетелем отвратительной ссоры между ними. Но беседа с мисс Шарп представила мне все в совершенно ином свете.
Он откусил кусок восхитительного пирога, плотного и черного от фруктов, и хлебнул еще коктейля. И мысленно вернулся на жесткий диванчик, где сидел под взглядами целого созвездия улыбающихся с фотокарточек Лэйси. Миссис Лэйси в детстве и в девичестве, свадебные фото, крестины детей. Подрастающие дети, такие похожие, все время вместе.
— Из них двоих она была сильнее, — говорила миссис Шарп. — В отца пошла.
— Как я понял, это был непростой человек.
— Он был мерзавцем! — Тонкое личико миссис Шарп вспыхнуло. — Я не поддаюсь на все эти современные разговоры о том, что делает людей плохими. Я знаю, что есть люди, которые от рождения порочны, и он являлся как раз таким. Он разбил сердце моей бедной девочке, а потом довел ее до могилы. Она была такая милая… такая нежная. А другие женщины… Ходили слухи, что он познакомился с той ушлой дамочкой, с которой потом сбежал за границу, уже после смерти Мэделайн. Ну а я в это никогда не верила и не поверю. Он уже давно завел с ней интрижку, вот что я вам скажу.
— Значит, мальчик пошел в мать?
— Он боготворил ее. Мне так его жаль. Он хотел быть отважным… пытался защищать ее, но куда уж ему было тягаться с отцом. Джеральд был очень жестокий… как-то раз он швырнул в Мэделайн утюг, а Майкл бросился между ними, и утюг попал прямо ему в лицо. Так он и получил эту отметину.
Барнеби покачал головой.
— Я не знал об этом.
— Но Кэтрин была точь-в-точь как папочка. А он все равно — смылся, ни на секунду не задумавшись о ней. На более слабого человека это бы подействовало угнетающе, уничтожило бы, может быть, но она… она… в данном случае яблочко действительно не укатилось далеко от яблоньки. Хотя со стороны не казалось, что она так уж сильно на него похожа. Он любил выставлять все напоказ… а она больше хранила все в себе. Однако в душе они были похожи как две капли воды. Бешеный характер и железная воля. А когда он уехал, она перенесла все свое внимание на Майкла. А он, бедный парнишка, после смерти матери отчаянно цеплялся за сестру. Ни за что бы вы не подумали, что из них двоих он старший. Она стала для него всем — матерью, отцом, сестрой… Иногда я просто не понимала, что я там вообще делаю, но просто нужно было, чтобы кто-то находился с ними, пока они не вырастут.
Майкл начал рисовать, когда ему было лет четырнадцать. Я имею в виду всерьез. Он всегда успевал в школе по творческим предметам, и учителя настаивали, чтобы он продолжил учебу в колледже. Он поступил туда, но быстро бросил. Сказал, что там одни глупцы. А Кэтрин поддерживала его, говорила, будто для него будет лучше, если он поедет учиться в Европу, посещая галереи, музеи и тому подобное. Так всегда делают настоящие художники, заявляла она. Ну вот, так это все и продолжалось, пока Кэтрин не исполнилось семнадцать. Майклу за два месяца до этого как раз стукнуло восемнадцать, тут-то они и начали ругаться. Мне казалось, что это обычные подростковые ссоры. Они все время сваливали все друг на друга, каждый божий день соревновались в оскорблениях. Она орала на него, он убегал из дому. Но знаете, инспектор, — она подалась вперед и голос ее стал совсем тихим, — мне все время, когда это происходило, казалось, что что-то здесь не так. Я видела, что они продолжают испытывать такие же сильные чувства друг к другу, как и раньше. Эти их ссоры казались какими-то… нарочитыми… ненастоящими.
А потом как-то ночью я не могла заснуть. Я все ворочалась с боку на бок и часа в три решила все-таки встать и пойти выпить чаю. Я проходила мимо двери Кэтрин и услышала звуки… такие тихие вскрикивания. Я подумала, что ей приснился кошмар, поэтому открыла дверь и… заглянула в комнату. — Ее лицо зарделось от воспоминания, и она закрыла его руками. — После этого я не могла там больше оставаться. Я оправдалась перед Трейсами, сказав, что дети — понимаете, для меня они все равно были детьми, — меня совсем замучили и я хочу удалиться на покой. За несколько месяцев до этого умерла моя сестра и оставила мне это бунгало. Мои последние две недели в коттедже были совершенно другими. Теперь им не имело смысла разыгрывать передо мной ссоры, чтобы сбить меня с толку. Они больше и не пытались скрывать свои чувства. Кажется, им и в голову не приходило, что в этом есть что-то неправильное. Знаете, им это казалось таким естественным… просто продолжение их родственной связи. Они не понимали, зачем мне надо уходить. Почему я просто не радуюсь за них. Я раз или два попробовала задуматься над возможностью остаться… Ведь в какой-то степени они были мне как родные, я обещала их матери, что буду о них заботиться, но потом как-то Кэтрин начала рассуждать о поездке в Европу. О, они поедут туда… а потом вот туда… кажется, они собирались побывать буквально повсюду. И тогда я спросила: «А кто будет за это платить?» А она ответила: «Генри, конечно». А Майкл сказал: «Кэйт может его заставить сделать все, что угодно».