Красный нуар Голливуда. Часть I. Голливудский обком - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Трофименков cтр.№ 56

В начале 1932-го ежедневно, по подсчетам журналисток, берлинский экспресс выбрасывал на московский перрон от 20 до 150 американцев, приехавших на свой страх и риск. Прямо с поезда они направлялись в офис «Интуриста» – единственной известной им советской организации – в святой уверенности, что для них немедленно найдется работа.

Две умопомрачительные дивы из нью-йоркской Школы Айседоры Дункан с письмом к Марине Семеновой, приме Большого театра. Они убеждены, что Семенова найдет им жилье.

Четырнадцать сапожников из Лос-Анджелеса.

Восемнадцать дюжих шведов-лесорубов с Тихоокеанского побережья.

Сорок шахтеров с женами и детьми из Пенсильвании.

Факультет парикмахерского колледжа со Среднего Запада в полном составе.

По оценкам шефа московского бюро New York Times Уолтера Дюранти (14 марта 1932 года), в Москву еженедельно прибывала тысяча искателей счастья.

Америка без ума от России, Россия – от Америки. Стронг изумленно пишет о повальной моде на Америку («Американская пропаганда в России», American Mercury, май 1934 года). Эпитет «американский» употребляется в сугубо положительном значении: американскими бывают темпы, эффективность, организованность.

На сцену вышел огромный каменщик из Нью-Йорка, товарищ Грауден. ‹…› Оглянулся, присмотрелся, сказал что-то весьма внятное и решительное чистым русским языком по адресу разошедшегося дождя, взглянул на часы и, нагнувшись, быстро заработал. ‹…› В этот день Грауден уложил 2 300 кирпичей!!! Советские инженеры и бородачи-строители конфузливо переглядывались. Ведь до этого дня на Автострое никто не укладывал более 350 кирпичей! ‹…› Граудену выдали премию и поставили прорабом по строительству хлебозавода социалистического города. И дали для обучения молодежную бригаду. Огромный американец ‹…› день за днем тормошил бригаду, безжалостно крыл малоспособных и лодырей «в три господа бога» и заставлял… переселяться в Америку. ‹…›

– Не курить! Не читать, когда не следует! Действовать по плану! Рационализировать каждое движение, каждый шаг! – неустанно твердил Грауден. – Вениамин Шапиро, «Америка будет в Нижнем», «Смена», 1931, № 184.

Пять номеров «Смены» спустя товарищ Грауден на глазах у корреспондента изорвал свой паспорт. Некоторые рвали паспорта еще посреди Атлантики. Паспорта не нужны бессмертным.

* * *

Кеннелл и Беннетт – и хроникеры, и участницы великого исхода.

История Кеннелл почти банальна. Библиотекарь и секретарь коммуны «Кузбасс», она прожила ее эпопею с начала и до конца, осталась в СССР, работала в библиотеке Коминтерна, в 1927-м стала секретарем и любовницей Драйзера. Вернулась на родину в самом начале 1930-х.

Историю Беннетт банальной не назовешь, но и в ней нет ничего из ряда вон выходящего для эпохи «войны Коминтерна». В наши дни сценарий о ее жизни сочли бы избыточным нагромождением неправдоподобных приключений, расцвеченных невероятными деталями.

В сентябре 1926-го она присоединилась в Китае к своей подруге Райне Пром, они вместе редактировали People’s Tribune. После падения Ухани Беннетт кружным путем добралась до США, откуда в 1931-м по приглашению Стронг переехала в Москву, которую полюбила всем сердцем, работала в газете Moscow Daily News, основанной Стронг для экспатов. Вышла замуж за артиста балета Евгения Константинова, в 1934-м на три года осужденного за мужеложество: Беннетт навещала его в лагере под Минусинском.

В 1936-м она последовала в Испанию за своим любовником Уоллесом Бартоном, моряком и ветераном Иностранного легиона, славившимся неуправляемым норовом. Уоллес – вот она, дурная беллетристика – брат-близнец журналиста Уилбура Бартона, уханьского любовника Милли: в 1927-м они вместе угодили в пекинскую тюрьму.

Сотрудничество с Times, Assoсiated Press и United Press Беннетт совмещала со службой в республиканском Министерстве печати и пропаганды: американский консул в Валенсии считал ее «лучшим шпионом испанского правительства».

Отменный стрелок, Бартон страстно отдавался то ли военному спорту, то ли разновидности отсроченного самоубийства – дуэлям с франкистскими снайперами. 15 сентября 1937-го фашисту повезло всадить янки пулю меж глаз. Уже 1 декабря Беннетт вышла замуж за другого интернационалиста – Хенсфорда Эмли, дважды раненного и признанного инвалидом. Через месяц они вернулись в его родную Калифорнию, где – с помощью Хеллман и других голливудских левых – собирали деньги для Испании. ФБР, шагу не дававшее ступить интербригадовцам (у Эмли по прибытии в Нью-Йорк конфисковали паспорт), считало Милли опаснее Эмли. Когда в 1949-м несчастный случай унес мужа, литературные занятия не смогли притупить боль Беннетт: в 1956-м она добровольно легла в психиатрическую лечебницу (где затеяла выпуск газеты), откуда вышла лишь для того, чтобы умереть (1960).

* * *

Параллельно сметающему все преграды потоку безработных нарастает полноводный ручеек «работников культуры».

Стеффенс и Драйзер – это были «отцы», прогрессисты старой закваски и проповеднического темперамента. Брайант, Истмен, Рид, Стронг, родившиеся в 1885–1893 годах, – их «дети», свидетели заката социал-демократии, американские большевики.

Пришла очередь «внуков».

Среди них – 29-летняя Джоан Лондон, дочь Джека. Она тоже литератор, но (за исключением биографии отца) тратила себя по мелочам: романы-фельетоны, лекции о феминизме, социально окрашенные (действие происходило в порту Сан-Франциско) криминальные рассказы под псевдонимом, речи для политиков. В Голливуде она работала секретарем, ассистенткой сценариста. В Москве жила с 1930-го по 1934-й, пока длился брак с переводчиком Чарльзом Маламутом.

В США Джоан вернулась убежденным «большевиком-ленинцем», как называли себя троцкисты, и вступила в переписку с самим Стариком – Троцким, как раз нашедшим приют в Мексике. Она отправила ему экземпляр отцовской «Железной пяты» (1908), антиутопии об олигархической диктатуре в Америке XXVII века, и получила ответ. Троцкий этот роман прежде не читал, а прочитав, нашел Лондона сущим троцкистом:

Дорогой товарищ! ‹…› Рост богатства и могущества на одном полюсе, нищеты и страданий – на другом; накопление социальной ненависти и ожесточения; неотвратимая подготовка кровавых катаклизмов – все эти вопросы Джек Лондон прочувствовал с такой неустрашимостью, которая снова и снова заставляет с изумлением спрашивать себя: когда это написано? Неужели до войны?