Я не могу осуждать его за преданность. Я боролась с преданностью моим родителям столько лет, зная, что скрываю от них правду о годах, которые я потратила на поиски дома, поиски моего прошлого. Зная, что не верю их рассказам о том, что случилось в детстве.
Доктор Уилсон прерывает мои мысли:
— Ваш отец, естественно, очень расстроился, когда я сказал ему, что вы живете где-то в другом месте. Они нашли вас по вашему новому адресу?
Я опускаю голову.
— Это было некрасиво, очень некрасиво. Наше грязное белье на виду у всего света. Мама наверняка в ужасе. Они обращались со мной как с ребенком. Ну, знаете, отправили к себе в комнату без ужина, пока я не перестану быть такой дерзкой и непослушной.
— И что вы почувствовали?
Я резко поднимаю голову, глядя ему прямо в глаза. Нет, доктор, я не позволю вам устроить мне засаду.
— Джон Питерс. Что вы можете мне о нем рассказать? — его имя само вырывается у меня. На самом деле я не ожидаю, что он что-то знает о бывшем жильце в доме Марты, но ведь не спросишь — не получишь ответа.
Его лицо снова выражает озабоченность.
— Какой Джон? Могу сказать, положив руку на сердце, что я не лечу никого по имени Джон Питерс.
По всей видимости, он говорит правду. Но я не сдаюсь.
— Что вы сказали Марте?
Он беззвучно двигает ртом. Потом произносит:
— Я не понимаю. Что я мог сказать Марте Палмер? — он сдвигает брови.
— Она назвала вас жалким, — я намеренно произношу последнее слово со всем возможным презрением — мне нужно вызвать реакцию этого человека. Но ничего не случается. Его эмоции заморожены. — Сказала, что сломает вас как прутик.
Он отвечает так, как будто не слышал меня:
— Я спрашиваю вас еще раз: почему вы одержимы Мартой?
Я не отвечаю; вместо этого сверлю его ожесточенным взглядом, отчаянно пытаясь найти доказательства того, что он лжет. В его глазах, в его теле, в осанке и положении рук. Но ничего не вижу, кроме человека, заботящегося о моем благополучии. Но верю ли я ему? Эмоции — это его работа. Он заставляет людей копаться в самых разнообразных душевных переживаниях — предательстве, ярости, стрессе, любви, во всем остальном — вот чем он зарабатывает на хлеб. Он лучше других знает, как скрыть эмоции в подобной ситуации.
И тут я кое-что осознаю:
— Так это вы рассказали моим родителям, где я живу?
— У меня нет причин лгать вам.
— Откуда вы знаете, где этот дом?
Он слегка откидывает голову назад.
— Что? Но вы сами сказали мне, Лиза. Вы дали мне адрес.
Я отматываю воспоминания назад, к тому моменту, когда раскрыла ему свой секрет в этой самой комнате. Я правда сказала ему?
— Вы мне не верите? — он ставит меня лицом к лицу с моими сомнениями.
— Верю ли я вам? — я либо засмеюсь, либо заплачу: сейчас подойдут оба варианта. — Вам не кажется, что причина всех моих проблем в том, что я верю своим близким?
Он едва заметно придвигается вперед.
— Нет, не кажется. Я думаю, что человек, которому вы не верите, — это вы сами. Ваши искаженные сны — это результат того, что вы не в состоянии осознать правду о том, что на самом деле случилось с вами в ваш пятый день рождения. Этот Джон Питерс и ваша одержимость Мартой, как мне кажется, — часть вашего нестабильного состояния. И знаете, что еще я думаю?
Его тихий голос будто прижимает меня к стулу, давя своим весом, несмотря на то что я отчаянно хочу вскочить на ноги и сбежать оттуда. Я ничего не говорю. Не могу оторвать от него взгляд.
— Единственный способ примириться с прошлым — это лечь на долговременное лечение. Его я вам предложить не смогу.
От его слов я подскакиваю с такой скоростью, что стул подо мной раскачивается. Мысль о том, что он предлагает, заставляет меня похолодеть, приводит в ярость и смятение, я едва стою на ногах.
Он продолжает сидеть, при этом его голос звучит еще спокойнее, чем раньше.
— Очень скоро вы сломаетесь, Лиза. Я много раз видел такие срывы. Однажды вы обнаружите, что просто не можете встать с кровати. Или будете заниматься своими повседневными делами и вдруг внезапно начнете разваливаться на части. Вы разобьетесь на тысячу кусочков, гадая, сможете ли когда-нибудь снова собрать себя в одно целое. Вам нужно получить помощь сейчас, пока не поздно. Я могу порекомендовать…
Я не даю ему возможности договорить. Образы, которые он нарисовал, — это кошмар, к которому я не могу вернуться. Может, он прав? У меня нервный срыв?
* * *
Я жадно тянусь за бутылкой воды на прикроватной тумбочке. Когда прохладная влага смягчает мое пересохшее горло, я понимаю, что мне нужно поесть. Но как я могу есть, когда я так опустошена? Бурлящие мысли и мигающие изображения у меня в голове закручиваются в тугие узлы.
Марта убивает кошку.
Марта с биркой Бетти и в своем лучшем коктейльном платье в стиле пятидесятых.
Марта с доктором Уилсоном.
Доктор Уилсон рассказывает моим родителям мою самую сокровенную тайну.
Ростки марихуаны.
Бетти.
Марта.
Доктор Уилсон.
Папа.
Бетти.
Черный. Черный. Черный.
Оставьте меня в покое. Оставьте. Меня. В покое.
Я сжимаю голову руками, пытаясь избавиться от мучительных образов этой головоломки. Мне хочется рыдать до тех пор, пока я не вывернусь наизнанку. Но что мне это даст? Я почувствую себя полной отчаяния развалиной и буду жалеть себя еще больше. А меня уже тошнит от жалости к себе. От низкой самооценки. Оттого, что я не чувствую себя достойной жить в этом мире.
Я глотаю еще воды. На вкус слегка застоявшаяся, но я следую своему новому правилу проживания в этом доме и не трогаю ничего, в чем не уверена на сто процентов. Если Марта готова отравить кошку, можно быть уверенной, что она будет готова отравить и меня. Возможно, это звучит как слова параноика. Но не может быть никаких сомнений в том, что она бы страшно обрадовалась, если бы меня вывезли из этого дома в деревянном ящике. Без сомнения, так же, как и Джона Питерса, несмотря на то что я не нашла тому свидетельств.
Когда я ставлю бутылку с водой обратно, то снова испытываю странное ощущение боевой готовности. Я чувствую возбуждение. Нет, скорее душевный подъем. Сажусь в постели с осознанием, что родилась заново. Что пришла в мир, который наполнен только красотой. И вот тогда я их и слышу. Голоса.
Как мне кажется, они не похожи на голоса Джека и Марты. Я прислушиваюсь. Голоса отчетливо слышны. Это женщина и дети.
Я сплю? Бодрствую во сне? Я знаю, что нет. Чтобы убедиться в этом, включаю прикроватную лампу. Да, в комнате стало светло. Я прикасаюсь к поверхности письменного стола. Он тверд и неподвижен.