Шершнев никогда еще не чувствовал с такой остротой размен пространства на время, размен в их пользу, словно Гребенюк щедро платил сейчас из кармана своих будущих удач.
Белые стрелы разметки указывали: вперед, вперед! Дорога поднималась все выше на перевал, к бывшей границе.
Тоннель. Сужение в две полосы. Гребенюк не снизил скорость, поворот, поворот. Впереди яркая багровая россыпь стоп-сигналов. Машина остановилась. Стало слышно, как гудят вытяжные вентиляторы под бетонным потолком. Они были закупорены внутри горы.
Сзади подъезжали другие машины, водители дисциплинированно глушили двигатели. Гребенюк включил радио: только треск помех на всех каналах.
Они посмотрели друг на друга — тяжело, с пристрастным интересом. Шершнев вылез, постучал в стекло машины впереди них. Трое, студенты, что ли, курят, и не табак, травкой пахнет.
— Вы не знаете, что случилось? — спросил он. — Долго будем ждать?
Водитель хохотнул, сказал веселеньким, поплывшим голосом:
— Это горы, чувак. Здесь постоянно что-нибудь случается. Хочешь? — он протянул недокуренную самокрутку.
— Спасибо, — ответил Шершнев.
Он пошел вдоль рядов. Никто ничего не знал. Мобильные не работали, навигаторы отключились. Шершнев заметил аварийный телефон на стене, красную коробочку. Поднял трубку, нажал кнопку: гудки, гудки. Длинные гудки. Ответа нет.
Люди сидели в машинах, спокойные, покорные. Бараны, подумал Шершнев. Он помнил, как их конвой столкнулся в ущелье с отарой в несколько тысяч голов. Пастух злорадно смотрел на застрявшие в овечьей реке военные машины, а овцы шли вниз, не обращая внимания на гудки, обтирая шерстью борта. Тупые, послушные круговороту жизни. Как эти. Не пропустят, не примут в стороны. Будут стоять.
Он пошел назад.
— Жалко, мигалку не взяли, — сказал Гребенюк.
Шутка погасла, как плохая спичка. Потрескивал остывающий капот. Не было сил думать, сравнивать, строить предположения.
Шершнев хорошо чувствовал себя в закрытых пространствах. Отрицательная клаустрофобия, как говорил их врач. Спускался в узкие лесные схроны, в подземные оросительные каналы, ставшие тайными тропами, сутки бродил в сырых тоннелях бывшей ракетной базы, где устроили лежку боевики. Камень не пугал его, не пугали узости и темнота, бедный кислородом, застоявшийся воздух.
Но здесь, в сухом, освещенном тоннеле с эвакуационными колодцами, ему впервые стало не по себе под землей. В ноздри лез запах бензина, выхлопная вонь, а сверху опускалась, как пресс, громада скалы.
Подлый камень, обманчивая его крепость! Сколько раз он видел сброшенные на дорогу глыбы, уткнувшиеся в них чадящие машины, круглые пятна копоти от сгоревших, отброшенных взрывом колес, человечьи головешки… Или тот тоннель в две тысячи восьмом. Горы там были куда выше. Тесный тоннель без света, забитый солярной копотью, в которой тускло светились фары танков, и, казалось, потолок осыплется от рева дизелей, от испуга бронированных туш, которых погонщики гнали в узкое, двоим не разъехаться, жерло горы.
Какой был воздух на той стороне — ни гарь пожарищ, ни запах смерти не портили его чистоту, дивную чистоту! Ведь прошли же, прошли, сказал себе Шершнев.
Вспыхивали впереди красные огоньки. Голова пробки медленно двинулась.
На поверхности было уже темно. Машины опять встали. Шершнев вышел, глотнул ледяной, сырой воздух, пахнущий дикостью гор. По дальним отрогам светились красные огни на электрических ветряках, на трассу тянуло клочья густого тумана. Свет фар рассеивался в них, давал какой-то неестественный, загробный отсвет.
Шершнев замотал головой. Травки вдохнул, что ли?
Машины поехали. За поворотом, за утесом показалась бывшая граница. Заброшенные посты контроля. Пустые магазинчики дьюти-фри. Поперек дороги стоял полицейский вертолет. Регулировщики направляли автомобили на бывшую приграничную стоянку.
Это за нами, подумал сначала Шершнев.
Но тут же одумался: тогда бы всё сделали иначе. Остановили бы только их машину, нагнали спецназ. А тут обычные офицеры, без бронежилетов даже.
Гребенюк подрулил прямо к полицейскому, открыл стекло.
— Там обвал, — объяснил замотанный регулировщик. — Из-за дождей. Дорогу откроют к утру. Работает техника. Ждите на стоянке. Если не хватает топлива, ближайшая заправка двадцать километров вниз, — махнул он светящимся жезлом.
Дальнобойщики устраивались в кабинах. Пассажиры легковушек раскладывали задние кресла. Гребенюк припарковался у самого выезда со стоянки. Правильно, оценил Шершнев. Утром все это стадо рванется на выезд, и нужно быть первыми.
Только сейчас он понял, как устал и голоден.
— Пойдем, оглядимся, — сказал он.
— Не мешало бы пожрать, — ответил Гребенюк. — Нагуляли аппетит.
Они прошли мимо пустых ларьков, увешанных изнутри выцветшими рекламными плакатами. Бордовые пухлые губы и золотой карандаш помады. Тропические пальмы, красотка в откровенном купальнике, бутылка виски на стойке бара. Жемчужные серьги на черном бархате. Светло-синий, похожий на парус, флакон мужских духов, которые уже давно не выпускали.
Шершнев перевел взгляд на Гребенюка, и тот легко коснулся внутреннего кармана: контейнер здесь, взял с собой, как положено, не переживай.
Пустые флагштоки, тренькающие на ветру. Гудящая трансформаторная будка. А вот и сосисочная с опущенными пыльными жалюзи, расплывшееся от дождей меню в валюте, которой больше нет. Магазинчик продуктов. Сваленные кучей холодильники для мороженого. Зонт с торчащими спицами. Из темноты выбежала собака, тощая плешивая дворняга, посмотрела на них просительно и умильно, завиляла обрубком хвоста, будто приглашая идти за ней.
В дальнем углу стоянки мерцал какой-то огонек. Никто из водителей туда не шел, будто знали, что делать этого по какой-то веской причине не стоит. Или уже привыкли пролетать мимо на скорости и ничего не помнили об окрестностях. Это был огромный указатель к гостинице. Когда-то он сиял сотней лампочек, а теперь с нижнего краю горела одна последняя. Они переглянулись и пошли в темноту. Оттуда слабо тянуло жильем, едой.
За деревьями, за живой изгородью, когда-то подстриженной, а теперь одичавшей, открылся дом. Отель при границе — сколько скамеек в саду, на сотню человек хватит. Теперь место умирало. Скамьи засыпало листвой. Но на первом этаже окна еще светились.
Шершнев открыл дверь.
Звенит, трясется игровой автомат, мелькают красные сердца и зеленые яблоки. Толстая барменша за стойкой курит, дым течет в потолок, желтый от табака, как вощеная бумага. У нее обвисшая грудь, такая огромная, будто она выкармливала детей горных великанов. Напротив нее пьет пиво старик-рокер с длинными седыми патлами, тонкий, сушеный, затянутый в черную кожу; руки, ноги у него неестественно прямые, будто он — марионетка и мастер забыл сделать суставы. Кто-то спрятался в углу за газетой, видна только макушка.