Занятие, хоть и не требовало присутствия рояля, все же проходило в фортепианном кабинете, потому что все музыкальные классы были им оснащены. Ведь рояль ценен не только как сольный инструмент, но и незаменим в качестве аккомпаниатора, я уже не говорю о пользе в деле настройки.
Постучав, зашла в кабинет и первым делом стала искать взглядом свой струнный инструмент. Он был тут. Вернее, их тут было целых два. Успокоившись наличием псалтири, перевела взгляд на преподавателя и поздоровалась. Санна Линдберг ответила на приветствие и улыбнулась так, будто видела перед собой увлеченного восторженного ребенка.
После того, как я села на указанный стул напротив стула метрессы, руки сами собой потянулись к инструменту. Сестра-близнец псалтири преподавателя, она была прекрасна, похожа на перевернутую чашу, мягким изгибом сужаясь к дальней от меня стороне. На верхней деке, как и на тыльной стороне красовались резные отверстия, являющие собой плавный орнамент переплетения пустот и дерева, гладкостью исполнения похожий на роспись. Колки располагались по левому боку, а струны, словно нити рукодельницы хитрым способом крепились за выступ правого, словно вязальным узлом, и возвращаясь обратно к колкам. Концы струн были аккуратно спрятаны. Сама псалтирь была бережно окрашена в ореховый цвет и как будто манила прикоснуться к себе, хотя, возможно, это мне не терпелось поскорей познакомиться с новым инструментом получше.
Санна Линдберг, дав мне время изучить новую знакомую пристально-восторженным взглядом, произнесла:
- Ну что ж, давай попробуем вас подружить.
Я с энтузиазмом кивнула, и урок начался. Метресса рассказывала все, начиная с самых азов: поясняла музыкальный строй, показывала, как правильно держать руки и кисти, чтобы они не слишком уставали и не «зажимали» звук, демонстрировала, как и с какими сопутствующими движениями нужно цеплять струны, чтобы на выходе был именно тот звук, который нужен - в зависимости от темпа исполнения они могли меняться. Я ловила каждое слово преподавателя, следила за каждым взмахом руки и малейшим движением, отслеживала поведение приученных к инструменту пальцев и старалась повторить в точности.
В итоге урок пролетел практически незаметно, а я только больше утвердилась в том, что мой выбор был единственно верным: ведь даже на мои пока неумелые щипки и цепляния псалтирь откликалась мягкими небесной легкости звуками, словно в ней была бездна терпения к ученице и радость любому, кто заставляет ее звучать.
В конце занятия метресса Линдберг, все так же улыбаясь в ответ на мою горячую благодарность, напомнила, что мне следует вместе с инструментом спуститься к мастеру Имону, чтобы тот внес необходимые пометки в документацию. Прикрепив добротный кожаный ремень к инструменту и перекинув его через плечо так, чтобы псалтирь плотно прилегала к боку и бедру, попрощалась и покинула кабинет.
А у мастера-кладовщика меня ждал сюрприз, которого я никак не ожидала. Когда я, увидев, что за стойкой мастера нет, громко по ней постучала, в проеме двери, ведущей в мастерскую, показался ни кто иной, как Кеннет.
- Кнет? А ты что тут делаешь? – не смогла сдержать удивления я.
Парень на секунду смутился, а потом встряхнулся, уже привычно подмигнул мне и ответил:
- Я тут учусь, Таллия, мы же в консерватории, помнишь? Тут люди учатся, - голос играл стеблями молодой травы, как озорной ветерок, ласково шевеля их то в одну, то в другую сторону.
- Учишься у мастера Имона? – не дала я сбить себя с толку.
- Все-то ты подмечаешь, Талли, - улыбнулся парень.
- Кнет, это же здорово! – воскликнула я в ответ. – Мастер Имон может столькому тебя научить!
- Да, опытней и талантливей мастера найти сложно, а мне понравилось давать потрепанным инструментам второй шанс, - согласился оллам.
В этот момент из-за его спины появился сам мастер-кладовщик и пробурчал:
- Нечего мне тут песни хвалебные петь. Идите дорабатывайте состав клея, оллам, он у вас до безобразия неэластичный, таким клеем только бумажные паровозики мастерить пятилетним детям. Марш!
Скрипач еще раз подмигнул на прощание и скрылся в мастерской. Мастер Имон посмотрел ему вслед и не сдержал довольной улыбки. Я сделала вид, что ничего не заметила. Обратив внимание на меня, мастер ворчливо поинтересовался:
- Зачем пришли, оллема?
- Да вот, оформить инструмент хочу, - ответила я.
- Номер инструмента? – вопросил он, проходя за стойку и открывая журнал.
- Не знаю, но у вас его сегодня брала метресса Линдберг, для занятий, - четко и без задержек произнесла я. Мастер-кладовщик терпеть не мог мямлей, они его вгоняли в раздражение.
- Положите-ка псалтирь на стойку. Сейчас разберемся, - ответил мастер.
Я последовала указанию и под пристальным взглядом старого Имона сначала определила инструмент на стойку и лишь потом сняла ремень, укладывая псалтирь так, чтобы она - ни дай небо! - не упала. Одобрительно хмыкнув, мастер развернул ее к себе другим боком, слегка приподнял и пригляделся, после чего положил обратно.
- Так-с, номер совпадает, - пробормотал он сам себе, а потом обратился ко мне. - Значит, оформляем на тебя. На какой срок?
- А какой максимальный? – не колеблясь ни секунды, выпалила я, чем вызвала понимающую усмешку старого мастера.
- До конца учебного года, - ответил он.
- Значит, давайте до конца учебного года, - кивнула я.
Мастер-кладовщик хмыкнул и принялся что-то писать сначала в одном журнале, а потом в другом, гораздо более толстом, попутно давая мне наставления.
- Значит так, оллема. С инструментом обращаться бережно: не ронять, не бить, сокурсникам увечья не наносить, - в ответ на мои округлившиеся от удивления глаза пояснил. – А что, и такие прецеденты бывали, но за порчу казенного музыкального инвентаря в консерватории весьма строгое дисциплинарное наказание, вплоть до отчисления. Так что еще… - в течение десятка секунд он снова настраивался на мысль, а потом продолжил:
- Над инструментом не есть, рядом с ним не пить, обращаться бережно и нежно. Под дождь без чехла не выносить! Все ясно?
- Ясно, уважаемый мастер Имон, - ответила я без тени улыбки.
Нет, улыбнуться очень хотелось, но этот вопрос был слишком важным для старого мастера, чтобы он спустил пренебрежительное или легкое к нему отношение. Так что, увидев улыбку, мог на целый час лекцию устроить о том, как важно беречь музыкальные инструменты – труд не одного поколения мастеров и проводник музыки в наш мир, который без нее был бы тусклым и бледным. Поэтому я прилагала все усердие, чтобы умиленная радением мастера о сохранности вверенного ему музыкального инвентаря улыбка не проскользнула по моим губам.
Зачитав обязательный инструктаж и уверив меня в том, что принимать инструмент будет с самым тщательным вниманием, несмотря ни на что, мастер Имон выдал мне кожаный плотный чехол для псалтири, подал два журнала, где я поставила роспись о получении на руки самого инструмента и сопровождающего его чехла,после чего оказалась свободной.