Игра в молчанку - читать онлайн книгу. Автор: Эбби Гривз cтр.№ 29

Между тем неделя летела за неделей, проходили месяцы… Воспоминания о неудачных каникулах понемногу стирались в памяти, тускнели, и сознавать это было очень приятно. День ото дня мы возвращались к нормальной жизни, в которой по-прежнему было много больших и маленьких радостей. Не стану отрицать, мне очень нравилось смотреть, как растет и взрослеет моя дочь. После своего восьмого дня рождения Элли начала очень быстро вытягиваться и вскоре почти догнала тебя. Единственное, чего я побаивался, так это того, как бы она не стала проявлять раньше времени слишком большую самостоятельность, отдаляться… Нет, вы с ней всегда были очень близки, так что в основном я беспокоился за себя. Быть может, то, что я скажу сейчас, прозвучит слишком мелодраматично, но мне не хотелось, чтобы теперь, когда Элинор стала старше, она отбросила меня как что-то ненужное – как одну из тех игрушек, из которых она выросла или разлюбила, и которые томились в небрежении в глубине ее платяного шкафа. И я поклялся себе сделать все, что только будет в моих силах, чтобы сохранить нашу связь – связь между отцом и дочерью – как можно дольше.

Ей было уже лет девять, когда в классе делали какой-то исследовательский проект о бабочках. Элинор была очарована. Она рисовала бабочек, читала о них все, что могла достать, и даже упросила нас купить ей пижаму с узором из ярких мотыльков. Школа планировала организовать экскурсию в Ботанический сад на соответствующую выставку, но когда я предложил Элинор сходить туда заранее – только вдвоем – она мгновенно поймала меня на слове.

– Элли, иди скорее сюда, смотри, какая красота!..

В павильоне было тихо, как в хорошей библиотеке, окна заклеены глянцевыми плакатами с надписью «Соблюдайте тишину!», поэтому Элинор переходила с места на место с преувеличенной осторожностью, которая казалась мне немного комичной.

– Ой, правда! А как она называется?

– Это парусник, он же кавалер. – В природе я видел эту бабочку только раз в жизни на каком-то семейном торжестве в Норфолке, когда мне было примерно столько же лет, сколько Элинор. Уже тогда они были редкостью, что уж говорить о сегодняшних временах.

– Действительно очень красивая… красивый. – Элинор подошла так близко, что я почувствовал на руке тепло ее дыхания.

– На, сфотографируй его. – Я протянул ей свой фотоаппарат.

Взгляд Элинор сделался внимательным, сосредоточенным. Высунув от усердия язык, она навела объектив на трепещущие перед ней бледно-лимонные с черными, словно выведенными тушью узорами, крылья. Вспышку я отключил, звук затвора тоже. Элинор успела сделать с полдюжины снимков, не потревожив крылатого красавца, но возвращая фотоаппарат мне, она громогласно чихнула. Парусника точно ветром сдуло, а половина посетителей выставки с возмущением уставилась на нас.

Элинор посмотрела на меня. Глаза ее распахнулись во всю ширь при одной мысли, что я сейчас буду ее ругать, а я… я больше не могу. Схватив Элинор за руку, я потащил ее за собой к пожарному выходу. Оказавшись снаружи, мы хохотали до тех пор, пока у нас не разболелись животы.

Мне всегда очень нравились сосредоточенность, целеустремленность, энергия моей дочери. После бабочек Элинор столь же увлеченно и самозабвенно занималась каким-то другим проектом, потом – еще одним. Но как бы глубоко она ни погружалась в очередную тему, в ней все равно чувствовались и легкость, и жизнерадостность. Я заметил это, когда мы помирали со смеха на скамье возле павильона с бабочками, а другие посетители проходили мимо нас, недоумевая, что же такого смешного мы увидели. Впоследствии это не раз проявлялось в десятках ее остроумных и тонких замечаний, которые Элли отпускала за ужином или сидя перед телевизором. Это ощущалось даже в том, как точно она копировала твой голос, твои интонации, когда ты ворчала на меня за то, что я опять оставил на кровати свое мокрое после душа полотенце.

Увы, в школе жизнерадостность и остроумие ценятся не слишком высоко. Во всяком случае, оценок за них не ставят. Когда Элинор перешла в школу второй ступени, мы оба буквально извелись, но совсем не потому, что боялись столкнуться с теми же проблемами, что и в первом классе. Дело было во все том же беспокойстве, которое мы ощущали каждый раз, когда нашей дочери приходилось отправляться в какое-то место, где нам трудно было до нее дотянуться. Да, конечно кому-то может показаться, будто мы над ней тряслись, но, полагаю, это было не совсем так. Мы никогда не держали ее под стеклянным колпаком, но, с другой стороны, не стремились закалить ее характер, оставляя наедине с трудностями. Быть может, мы просто надеялись, что со временем Элинор станет менее уязвимой.

К нашему удивлению, смена обстановки далась ей сравнительно легко. Кроме того, Кэти и другие подруги Элинор оказались в том же классе, хотя у меня и сложилось впечатление, что на новом месте их компания не стала больше. В первом отзыве классного руководителя говорилось, что Элинор недостаточно активна на уроках и в работе над групповыми проектами, а также испытывает трудности в общении с одноклассниками. В заключительных строках речь шла о том, что она нет-нет да и устроит себе что-то вроде передышки (рядом на полях была нарисована небольшая улыбающаяся рожица). Это они подметили довольно верно и, передавая мне отзыв, ты улыбалась несколько кривоватой улыбкой.

Со временем Элинор стала допоздна засиживаться над домашним заданием – особенно если у нее что-то не получалось. Склонившись над тетрадками, она сосредоточенно грызла кончик шариковой ручки. Иногда пластмасса с хрустом ломалась, отчего ее губы постоянно были испачканы синей пастой. Ни разу я не слышал от нее слов вроде «Ну еще десять минут!» или «Вот только допишу страничку!». Элинор не признавала компромиссов и могла просидеть за уроками до утра, а ведь тогда ей было всего одиннадцать, от силы – двенадцать. Сейчас может показаться странным, почему мы не употребили власть и не прекратили это, но ведь занималась-то она не пустяками, а уроками. А уроки – это ведь важно, да? Ну а если быть откровенным до конца, все дело было, вероятно, в том, что мы просто не умели сказать Элинор «нет».

Тогда я восхищался ее упорством и силой воли – в самом деле восхищался. Я только не мог понять, откуда в ней этот упрямый огонь. Откуда, Мегс?.. Вряд ли от нас, что бы ты там ни думала, особенно в последние годы. Может, это свойство в той или иной степени проявляется у каждого, кто был единственным ребенком в семье? Ведь тот, кто постоянно находится в центре пристального родительского внимания, которое, словно луч лазера, направлено на тебя и только на тебя, волей-неволей начинает и вести себя соответственно. Впрочем, это, пожалуй, слишком простое объяснение, но другого у меня не было. Если мы с тобой и знали что-то о собственной дочери, так это то, что ей неизменно удавалось уклониться от ответов на наши «хитрые» вопросы. Сейчас мне все сильнее кажется, что эта свирепая целеустремленность была частью ее самой и что коренилась она в полной неспособности смириться с любой, даже самой маленькой неудачей, с любым поражением. И если это действительно было так, нам следовало хотя бы попытаться как-то ее сдерживать. Увы, прозрение, как всегда, пришло слишком поздно.

Мне всегда казалось забавным, что другим родителям в классе приходилось тратить огромные усилия, чтобы заставить своих детей делать домашнее задание, тогда как нам, напротив, приходилось идти на самые разные ухищрения, чтобы отвлечь Элли от учебников. Тот велосипед, который мы подарили ей на тринадцатилетие, был в этом смысле гениальным ходом с нашей стороны. В то лето мы втроем каждые выходные отправлялись на велопрогулку к Лугам и ехали по дорожке бок о бок, пока какой-нибудь затянутый в лайкру пижон, мчащийся нам навстречу, не вынуждал нас перестроиться.